Бапси Сидхва - Огнепоклонники

— Завтра так и сделаю, — согласился Фредди.

Путли взяла керосиновую лампу, и муж с женой стали подниматься на крышу. В Лахоре уже было электричество, но на крышу Фредди пока не провел его.

Дети и Джербану спали. Фредди свесился с кровати, прикрутил фитиль, снял стекло и погасил огонь пальцами.

Ночь пахла сыростью. Это предвещало раннее наступление сезона дождей.

— Я думаю, скоро дожди, — прошептал Фредди.

— Ш-ш! Детей разбудишь! — остановила его Путли.

Фредди смотрел в небо. Звезды ушли совсем высоко, а под ними собирались легонькие, просвечивающие облака. «Я был прав, — подумал Фредди. — Скоро дожди…»

Почему-то ему захотелось вспомнить, каким он был в девятнадцать лет, но юность вдруг показалась далекой, как звезды над его головой.

Перед ужином семья собралась в гостиной вокруг Фаредуна. По тому, как он располагался в кресле, было видно, что он в хорошем настроении и что-нибудь расскажет. Электрический вентилятор крутился, подрагивая, над их головами и гонял горячий воздух, создавая видимость прохлады. Открытые окна были забраны густой сеткой от москитов и мух. Фредди был одет в просторные белые штаны и судре — безрукавку из плотного муслина, стянутую в поясе тройным священным шнуром парсов. Он растянулся в кресле под самым вентилятором, и Билли загляделся на гладкие, сильные плечи и руки отца. Билли поймал себя на мысли, что ему неприятно отсутствие волос на отцовской груди: в тот самый день одноклассник объяснил ему, что безволосые — люди бессердечные. Поэтому, подумал Билли, хорошо, что у отца на груди хоть немного волос есть. Углубившись в эти размышления, Билли проворонил начало рассказа. Теперь он подался вперед, чтобы вслушаться.

— …Расскажу вам, как я женился. — говорил Фаредун. — Мне было двенадцать лет, когда умерла моя мать. Отцу было лет сорок пять, а самой младшей сестре — пять дней от роду! Были еще две девочки, обе моложе меня. Исполнилось мне восемнадцать — ну, может, девятнадцать, — и тут с отцом стряслось что-то непонятное: он вдруг объявил, что ездить на велосипеде на работу у него нервов не хватает, общаться с начальством и сотрудниками у него нервов не хватает, даже просто выходить из дому с наступлением темноты у него нервов не хватает… Короче говоря, не хватило отца на то, чтобы поднять семью! Раз я был старший, единственный мужчина к тому же, то на меня и легли все семейные заботы. Я пошел работать на кокосовую плантацию, где раньше работал отец. Через два года выдвинулся, стал надсмотрщиком. В том же году выдал замуж старшую из сестер.

Сказать, что мы жили хорошо, нельзя, но и нужды, в общем-то, не знали. Мне исполнилось уже двадцать лет, на работе дела ладились, семью прокормить мог — пора мне было жениться. Кровь так и играла во мне, так и пела во всех жилочках — и все одну и ту же песню: жениться, жениться, жениться! Господи, да пошли ж ты мне жену подходящую!

Сестра поссорилась с мужем и пришла пожить на несколько дней к нам. «Ага, — подумал я, — только бы случай не упустить». Три дня подряд я по утрам всыпал по целой пригоршне соли в питьевую воду.

Стал ждать.

Жду, жду, а ничего не происходит. Никто со мной не заговаривает — ни сестра, ни отец.

Сестра вернулась к мужу, а примерно через месяц отец туманно дал мне понять, что не нравится ему мое намерение жениться. Самим только-только на жизнь хватает, сказал он. Слава богу, что сестра помирилась с мужем, а то еще один рот в семье был бы… Приходит время младших замуж выдавать, нужно о приданом позаботиться.

Я понимал, что отец прав, только мне от этого было не легче. Желания обуревали меня, но выход я им мог дать только собственными руками.

Фредди усмехнулся, опуская глаза.

Соли понимающе улыбнулся своими яркими губами. Язди залился краской. Муж Хатокси и Джимми Пеймастер, сын паровозного машиниста, часто бывавший у них, тихонько фыркнули. Билли не уловил причину веселья и вместе с сестрами недоуменно таращил глаза. Однако на вопрошающий взгляд Кати он ответил легким высокомерным кивком — я тебе потом все объясню.

— Прошло два года, вторую сестру выдали замуж, и я решился попытаться опять. Однако семья уж очень привыкла и к моему холостому положению, и к заработку, который я ей целиком отдавал. Поэтому мои домашние повели себя как те три премудрые обезьянки: ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не говорю. А я умирал от любви буквально к каждой женщине в нашей деревне: замужней, незамужней, старой или молодой. Спрячусь в манговой роще около колодца и смотрю, как они проходят мимо, этакой вереницей гурий — кувшин с водой на голове, бедра покачиваются… С ума они меня сводили!

Старшая сестра снова разругалась с мужем и опять перебралась к нам. А немного позже к нам переехал и сам муж. Теперь я должен был кормить еще и их.

Мне было двадцать два, и я не в силах был дольше сохранять непорочность. Ормузд говорит, что людям должно жить семьей, а не поодиночке, поэтому в один прекрасный вечер я приволок домой десятифунтовый мешок соли и спрятал в своей комнате. Стал сыпать соль в воду по утрам, днем, когда приходил на обед, по вечерам и еще на ночь. Только переменят воду в кувшинах — я сразу соли туда. «Неважно, — думал я, — что по обычаю только три дня добавляют соль в воду», и все сыпал и сыпал ее, пока семья наконец не сдалась.

Разговор затеяла старшая сестра. Она подошла ко мне, игриво так, ну прямо как кошечка, и сказала:

— Фредди, мне показалось, что утром вода в кувшине была чуть-чуть солоновата…

Чуть-чуть солоновата! Это же надо — за двадцать дней они слопали десять фунтов соли, соль прямо испарялась из них, я своими глазами видел соляные усики, которые проступали у нее над верхней губой, когда просыхал пот. Соль так и блестела на липких мордочках ее детей, а их мамаше только в то утро вода показалась «чуть-чуть солоноватой»!

— Правда? — спросил я. — Ну и что мы с этим будем делать?

И тогда сестра отыскала вашу будущую мать. Я был доволен. Видел я ее до женитьбы только один раз. Вообще-то мне было все равно, на ком меня женят, — была бы невеста молодая, из приличной семьи и не уродка. Ну, а ваша мама оказалась красавицей: одна из тех гурий с кувшинами, стыдливая скромность которых сводила меня с ума. Я был более чем готов влюбиться и влюбился по уши.

Певучая речь Фредди текла как мед — густая и сладкая.

Путли прошла через гостиную в задние комнаты, и Фредди смолк, провожая ее отуманенным взглядом. Путли была по-прежнему тоненькая и прямая, но в линии ее плеч и бедер проступала возрастная суховатость, а суживающееся к подбородку узкое личико прочертили тонкие морщинки. Правда, волосы ее еще не тронула седина.

Путли закрыла за собой дверь, и Фаредун заговорил опять: