Хуан Марсе - Двуликий любовник

— Ты забываешь, что Норма — социолингвист, — произнес Марес глубоким хрипловатым голосом, чу­жим и незнакомым. — Она работает как раз с такими чарнего...

— Эй, что это у тебя с голосом?

— Сам не знаю.

Кушот что-то пробурчал, не поднимая глаз от ра­боты.

— Ну и что ты собираешься делать?

— Да ничего. Мне теперь все известно, и это дерьмо меня уже достало, но делать я ничего не буду.

— Знаешь, что я тебе скажу, Марес? Ты — козел, а от всех этих историй с ее изменами у тебя съедет крыша.

Марес склонил голову и, нежно прижимаясь ще­кой к аккордеону, принялся наигрывать сардану [19] Сардана — каталонский народный танец. . За­звучали вступительные аккорды, и разговор прекра­тился.

Они сидели на улице Порталь-дель-Анжел, напро­тив универмага «Хорба». Асфальт вокруг был усыпан пестрыми рекламными проспектами и объявлениями. Сидя на раскладном стульчике, Кушот рисовал на лис­те картона портрет Фанеки, который ему заказал Ма­рес. Сам Марес, сидя прямо на асфальте, наигрывал в это время «Санта-Эспину», на груди у него висел плака­тик на двух языках:

Безработный каталонский музыкант,

отец 12 детей, уволенный с мадридского телевидения

Он собирался поработать до двух или трех часов дня, перекусить с Кушотом и Серафином, затем вер­нуться и посидеть еще по крайней мере до шести. Но около часа его охватила смутная тревога, от которой онемели пальцы, и играть он уже не мог. Кушот посове­товал сменить плакат. «Совсем обнаглел», — проворчал он. Однако прохожие жалели Мареса, или, может быть, надпись забавляла их, и они кидали монеты. Неожи­данно правый глаз у Мареса опять закрылся, и он так и не смог разомкнуть веки. Кушот заметил это.

— Что это ты так щуришь глаз?

— Не знаю я ничего. Мне надо идти, я плохо себя чувствую...

— Слушай, если ты не прекратишь этот бред, ты точно спятишь.

— Я запутался. Меня без конца тошнит, я все забы­ваю. Иногда с трудом дохожу до дома, забываю даже, ка­кой у меня этаж.. Может, у меня болезнь Альцгеймера?

— Да какая к чертовой матери болезнь Альцгейме­ра! — разозлился Кушот. — За воротник ты слишком часто закладываешь, вот что это такое.

— Когда ты закончишь портрет?

— Подожди, скоро будет готово.

Погода портилась. Внезапно поднялся сырой ве­тер, небо нахмурилось, пестрые бумажки взлетели и закружились на ветру. В вышине стремительно сколь­зили серые тучи и беспорядочно метались голуби. Ма­рес почувствовал невыносимое смятение, словно кровь в его жилах повернула вспять. Он собрал деньги, поднял аккордеон, засунул руки в карманы, втянул го­лову в плечи и, глядя перед собой единственным гла­зом, пошел прочь, охваченный вихрем тревог и пред­чувствий, словно душа, увлекаемая демонами в преис­поднюю.

11

Преодолевая дурноту и головокружение, которые вре­менами пугали, а временами бодрили его, он смутно осознавал, как важно ему сохранить нечто, бывшее когда-то самоуважением, и во что бы то ни стало из­влечь на свет это чувство, где бы оно ни пряталось по­сле многих лет забвения. Стоя перед мутно-пепельным озерцом зеркала, он поспешно возвращал себе внеш­ность Фанеки. Преобразившись, закурил и оконча­тельно успокоился. Он надел коричневый полосатый костюм, обмахнул щеткой пиджак Кровь опять ровно струилась по его жилам, зеленый глаз весело и жизне­радостно поглядывал из подслеповатого зеркального облака, сигаретный дым завивался колечками вокруг его грубоватого лица.

— Хватит пудрить мне мозги, Марес, — сказал он. — Научишь меня играть на аккордеоне — и катись на все четыре стороны.

Он открыл холодильник и съел несколько ломти­ков ветчины и два яблока. Затем снял с гардероба не­большой саквояж и положил туда белье, рубашки, нос­ки и пару галстуков. Не найдя розовую шелковую рубашку, подумал: «Наверняка ее надел этот». Принес из ванной бритвенные принадлежности и тоже сложил их в саквояж Проделав все это, он сел за стол и напи­сал записку следующего содержания: «Дорогой Марес! Я сгораю от нетерпения в ожидании известий от твоей бывшей жены. Боюсь, она в любой момент может по­звонить или зайти в пансион и не найти меня. Так что по вечерам я теперь буду там. С твоего разрешения я забираю кое-что из одежды и твои тетради с воспоми­наниями, чтобы их прочитала Норма. Я знаю, ей это понравится. Разумеется, мне нужны кое-какие деньги, поэтому я забираю также твою кредитную карточку, и мне придется подделать твою подпись. С наилучшими пожеланиями. ФАНЕКА.»

Он взглянул на часы — была половина четверто­го — и сделал себе кофе с коньяком. Отхлебнув глоток, он подумал, что, чем ждать, лучше самому ускорить ход событий. Была суббота, и он наверняка застанет Нор­му дома, расслабленную и спокойную, в халате и, веро­ятно, скучающую в одиночестве... Подслеповатую Нор­му, ленивую и домашнюю, которую Марес так хорошо знал. Она обрадуется тебе, Фанека, говорил он себе.

Полчаса спустя с чемоданами в руках и тетрадями под мышкой он вошел в сад Виллы Валенти.

— Передайте сеньоре, что я принес ей то, о чем она просила, — сказал он служанке-филиппинке. — Мему­ары ее мужа.

Его проводили в ту же самую гостиную. Солнце под­свечивало витражи, но в комнате царил полумрак. Ста­рый паркет тихо поскрипывал под ногами, и этот скрип воскресил в нем столь отрадные воспоминания, что он даже не стал садиться. Поджидая Норму, он перелистывал принесенные с собой школьные тетрадки. Их было три — серые, потертые обложки, разлинованные страницы, исписанные нервным, крупным почерком. Хорошо хоть почерк у него разборчивый, подумал он.

Как и в первый раз, Норма вышла к нему непроница­емая и загадочная. Но в глазах поблескивала искорка любопытства: ее интересовало не столько то, что приве­ло его сюда, сколько он сам. Белые брюки тесно обтяги­вали ее прелестные бедра, она была в блузке в цветочек, босиком, немного растрепанная, заспанная и совсем юная. Взгляд ее не отрывался от одноглазого чарнего, временами казалось, что она едва сдерживает улыбку.

— Я прочту их сегодня же вечером, — добавила она, поблагодарив за тетради. — Чрезвычайно любопыт­но!.. Он хорошо обо мне отзывается?

— Он говорит о вас чудесно, сеньора, с огромным чувством и болью. Когда он потерял вас, он лишился смысла жизни... Но прежде всего на этих страницах он вспоминает свое детство.

— Марес очень мало рассказывал о своей жизни. Я вышла замуж за незнакомца. Присаживайтесь, пожа­луйста.

— А что бы вам хотелось узнать? — Он не спеша уселся в кресло, немного повернув голову и глядя на нее здоровым глазом. — Я знаю об этом доходяге все.

Норма села на диван, поджав ноги, и взяла сигарету, которую он ей предложил.

— Спасибо. Скажите, он и вправду был сиротой или просто не хотел говорить о своих родителях?