Хуан Марсе - Двуликий любовник

— Его мать крепко выпивала, сеньора Норма. Отца у него не было, вернее сказать, он сам не хотел, чтобы кто-то знал про его отца. Он был сыном фокусника.

— Сын фокусника! Какая прелесть!

— В этом нет ничего прелестного, крошка, — нео­жиданно брякнул он на чистом каталонском. «Осто­рожнее, придурок», — огрызнулся чей-то голос, и вне­запно он понял, что не знает, кому этот голос принад­лежит, смешался и почувствовал головокружение: ощущение собственного «я» распалось, он вновь ока­зался на неизвестной земле. Так прошло несколько то­мительных секунд.

Он протянул спичку. Не заметив его промаха, Нор­ма закурила и задумчиво произнесла:

— Раз уж вы начали... Теперь я понимаю, что Жоан многое унаследовал от этого... фокусника.

— У-у, вы совсем его не знаете, сеньора. Ваш Хуанито Марес — это просто китайская головоломка, ребус, сказочный герой, выдуманный мечтательным пар­нишкой с улицы Верди. Бред самого Мареса.

— Все может быть. Но его любовь ко мне была на­стоящей. С самого первого дня.

— Верно, сеньора. Но ему не повезло...

— Не повезло? Вы говорите о нем так, словно его нет в живых.

— Для меня он уже мертв, сеньора. Мне очень жаль его, но все, что с ним произошло, — его рук дело. Этот парень всем морочил голову и теперь за это расплачи­вается. Я считаю себя его лучшим другом, единствен­ным, кто нашел с ним общий язык, но, честно говоря, даже я вряд ли смогу помочь ему. С каждым днем мы понимаем друг друга все хуже и хуже. Нам с ним, сень­ора, не по пути: у меня еще все впереди, а он уже свое отгулял. — Он с некоторым кокетством откинул голо­ву, поправил повязку, коснулся резинки на затылке и добавил: — А как вы думаете, сеньора, стал бы нормаль­ный человек простаивать на улице с аккордеоном — непрерывно, день за днем, и так до самой смерти? Единственное, что роднит меня с ним, — воспомина­ния и больше ничего. Видели бы вы, как он опустился! Такой красивый, умный и культурный каталонец!

— Да, но... Он слишком серьезно все воспринимал.

— Теперь он — куча дерьма на углу, старая развалина.

— Разве можно так говорить! И все же мне нравит­ся, как вы рассказываете о Жоане. Очень занятно у вас получается, — мягко произнесла она и почесала ло­дыжку. Ногти на ее руках и ногах были покрыты свет­лым прозрачным лаком. — Хотите что-нибудь вы­пить?

— Рюмочка хереса не помешает.

Норма позвала служанку и попросила бутылку хе­реса и две рюмки. Некоторое время она молчала. Удоб­но свернувшись на диване и обхватив руками колени, она зачарованно смотрела на своего гостя.

— Вы меня заинтриговали, сеньор Фанека, — по­молчав, произнесла она. — По-моему, в глубине души вы презираете Жоана.

— Я люблю его, как родного брата, но меня просто тошнит, когда я вижу, что он с собой творит.

— Я много раз спрашивала себя, чем он занимался, когда я оставила его, как выкрутился... Короче, что за жизнь он вел.

— Он не любит говорить об этом. Кушот, его при­ятель по невзгодам, рассказывал, что он чинил элект­ропроводку в доме.

— Одного не могу понять: как он умудрился так стремительно впасть в нищету, в убожество... Непостижимо, — добавила Норма, немного удивляясь собст­венным словам, — почему он превратился в уличного музыканта, почему с утра до вечера торчит на улице.

— Да он и сам не знает. Говорит, что однажды утром, проснувшись на улице Вальден, он посмотрел на себя в зеркало в ванной, и зеркало его похитило. Это его собственные слова. Он не мог убежать оттуда, из зерка­ла, как ни старался: ноги словно приросли к полу, представьте себе, сеньора. И говорит, что два с полови­ной часа простоял там, в ванной, глядя на свое отраже­ние, а потом надел старое тряпье, пару развалившихся башмаков, купил подержанный аккордеон, сел на сту­пеньках в метро, постелив перед собой газету, и при­нялся играть. Вот так это началось. Можете себе вооб­разить, сеньора?

Норма почувствовала, что с ней творится нечто не­обычное. На нее навалилось невыносимо тягостное чувство. Служанка принесла херес, и Норма наполнила рюмки — сперва своему гостю, потом себе — и, сдержи­вая волнение и трепет, попросила, чтобы он рассказал о Жоане что-нибудь еще. Она внимательно слушала его еще около получаса, и постепенно у нее возникло ощу­щение, что непроницаемый и холодный Фанека гово­рит о своем друге как о чем-то нереальном, словно о привидении или ряженом на карнавале. Окутанный облачком сигаретного дыма, он описывал ей квартал, где стоял дом Мареса, его пьющую мать и мальчишек из их шайки, неизвестного отца, которого на самом деле все отлично знали, этого фокусника Фу-Цзы, уличное детство, тайны чревовещания и акробатические номе­ра, выступления в роли Тореро в Маске в кафе кинотеа­тра «Селекто» — номер, который придумал сам Mapec, — в сороковых годах коплы [20] Копла — испанская народная стихотворная форма, четверостишие-восьмисложник. и пасодобли в костю­ме тореро с маской на лице имели успех... Он рассказал об их детских выдумках и фантазиях, вспомнил отли­вающие золотом крыши Виллы Валенти, огромный эв­калипт в саду с бесконечной оградой, их сумасшедшие трюки на роликовой доске, Курящего Паука, маленький театр, организованный прихожанами, любительскую труппу в Грасии, хор «Орфео» и «Ла-Виолету», роль пер­вого любовника, смерть матери, встречу с Нормой в ак­товом зале «Друзей ЮНЕСКО»... Он говорил о прошлом Мареса сдержанно и отчужденно, без малейшего со­чувствия, словно речь шла о человеке, с которым он од­но время был очень близок, а потом совсем разошелся.

— Да, вы действительно его лучший друг, — замети­ла Норма.

— Я был им.

— Иначе вы не знали бы о нем столько всего. — Нор­ма помолчала, внимательно разглядывая собеседника. Она хотела что-то добавить, но он встал с кресла и не­много прошелся по гостиной: легкая хромота, левая ру­ка в кармане, в правой рюмка хереса, голова горделиво откинута, — он догадывался, что им любуются.

— А что это за тореро в маске? — спросила наконец Норма.

— Когда Маресу было четырнадцать лет, он уже дек­ламировал стихи и умел играть на аккордеоне, — про­должал он. — Всему этому он выучился у одного арти­ста варьете, бывшего исполнителя хоты [21] Хота — арагонский народный танец. , с которым пару лет жила его мать. У него был громкий сценичес­кий псевдоним — Маньо Золотые Ноги. Мальчишкой Марес работал в гараже сеньора Пратса, затем — по­мощником электрика, но быстро все это бросил, меч­тая посвятить свою жизнь чему-нибудь серьезному. Маньо, у которого всюду были связи, помог ему орга­низовать выступления в кинотеатрах «Селекто» и «Мо­дерно», где по окончании фильма артисты устраивали спектакли. На афишах он значился как Тореро в Мас­ке — он и вправду прятал свое лицо под маской, но мы-то его сразу раскусили, — сказал Фанека. — Он иг­рал на аккордеоне в костюме, расшитом блестками, читал испанские стихи и пел пасодобли. Парень всем пришелся по душе, но карьера его так и не состоялась: у матери и ее сожителя появилась дурацкая идея вклю­чить в его репертуар каталонские стихи и сарданы, и это обернулось провалом. Однажды в кинотеатре «Се­лекто* на улице Майор-де-Грасия маленького тореро освистали, и это нанесло такой удар его самолюбию, что он больше не захотел появляться на сцене в костю­ме с блестками.