Ника Созонова - ...Это вовсе не то, что ты думал, но лучше

— Ты шлюха! Мать вкалывает как ломовая лошадь, а ты позволяешь себе шляться до середины ночи и ни хрена не делать! По мужикам, небось, шляешься! Наркотики употребляешь!.. Но больше этого не будет, учти: с завтрашнего дня я начинаю делать из тебя человека! Больше никаких гулянок — и так папаша избаловал тебя дальше некуда!

— Ты не можешь меня 'строить', не имеешь права! Ты мне никто! — От его во многом несправедливых упреков и безрадостных перспектив во мне зародилась дикая ярость, и я уже не контролировала свои слова. — Ты для начала свою задницу оторви от дивана и на работу устройся! А то если мама на тебя вкалывает, то это ничего, а если на меня — то уже трагедия века. Да и вообще, не пойти ли тебе на х..!!!

Я не рассчитала, что моя речь так заденет его, а он не рассчитал своей силы. Скорее всего он хотел легонько шлепнуть меня по щеке, исключительно в воспитательных целях, но в итоге от его затрещины я не удержала равновесия и грохнулась, изо всей дури приложившись башкой к стене. Мама вскрикнула, но Марату ничего не сказала, видимо, посчитав, что удар пойдет мне на пользу. Но я так не думала. Поднявшись на ноги и пощупав кровоточащий затылок, я провела рукой по снежно-белой стене кухни, оставив багровый развод. Попыталась презрительно расхохотаться, но не поимела в этом успеха. Крикнув: 'Я вас всех ненавижу!!!' — и как можно оглушительней хлопнув дверью, выскочила на улицу…

Скорее всего я бы побегала немножко по ночному городу, выпустила пар и к утру вернулась домой просить прощения (у мамы, естественно, не у него), но все сложилось иначе. Зареванную, с пробитой башкой, меня зацепила Геката — автостопщица со стажем. Не знаю, каким ветром занесло ее в наш забытый богом городишко, но она воистину стала для меня 'ногой судьбы'. Она предложила мне двинуть с ней вместе дальше, по широкой России-матушке, и, пребывая на пике ненависти ко всему миру, я легко согласилась составить ей компанию. Мы 'стопили' с месяц, пока не оказались в Питере. Я влюбилась в этот город с первого взгляда и решила остаться в нем навсегда, а Геката заколесила дальше, влекомая одной ей ведомой целью.

Только не надо считать меня бесчувственной сволочью. Я не могла жить, вспоминая маму, сестру и отца, поэтому загнала память о них в такие глубины (и низины) души, что это смахивало на амнезию — ведь я даже имени своего назвать не могла. Я уже упоминала где-то, что мой организм — и память, видимо, тоже — в каких-то вещах удивительно мне послушен.

— Прости меня, мамочка! Я во всем виновата, я слишком большая эгоистка, я скотина…

— Ты знаешь, сколько я плакала ночами напролет… Каждый неопознанный труп в нашей области, каждое упоминание о серийном маньяке — словно нож в сердце. А знаешь, как папа тебя искал? Ты могла бы позвонить, хоть разочек, только сказать, что жива и здорова!..

— Прости меня, мамочка. Но теперь уже ничего не сделать — я выросла, и я такая, какая есть.

— Хорошо-хорошо! Я очень люблю тебя — любую. Когда нам тебя ждать, доченька? Ты приедешь на поезде или прилетишь?..

— Когда ждать… Понимаешь… — Я замешкалась, пытаясь придумать что-нибудь правдоподобное. Не сообщать же, в самом деле, что сегодня я в последний раз дышу воздухом этого мира. Говорят, бывает ложь во благо, и пусть это ляжет еще одним грехом на мою и без того не кристально-чистую душу. Лучше, если мама будет считать меня всю оставшуюся жизнь скотиной, чем узнает о моей смерти. — Я не могу приехать. Я… на днях замуж выхожу. Далеко. В Австралию уезжаю. Еще раз прости…

— О чем ты говоришь, Марина, что это за бред? Какая Австралия?! Если у тебя нет денег на дорогу, скажи, где ты, и папа за тобой приедет!

В ее голосе нарастали нотки истерики. Я не могла это слушать — внутри все ныло и сжималось.

— Я рада, что ты общаешься с папой, передай, пожалуйста, ему и Агате, что я их очень-очень люблю…

— Я общаюсь с папой, потому что больше не с кем. Маришка, не хотела тебе пока говорить, чтобы не расстраивать, но придется… Я не могу ходить, я на инвалидности. Отнялись ноги год назад, врачи говорят, на нервной почве… Папа забрал Агашу в свою семью и навещает меня. Если б не он, меня бы уже не было, а Агата была бы в детском доме.

Ну вот, получай…

— Мамочка, я не могу сейчас говорить, я позвоню позже. Пока!

Я швырнула трубку. Долго сидела, уткнувшись головой в колени. Давно мне не было так горько и тошно, и давно я не чувствовала себя такой сволочью.

И никуда не деть воспоминания. Я видела маму с маленькой Агашкой на руках… маму, читающую мне сказки про Нарнию (Агашки еще не было на свете, и она принадлежала только мне)… ее и папу — смеющихся, загорелых, на пляже под Симеизом… Когда я была совсем крохой, она записывала за мной всякие забавные словечки и даже один афоризм, который я выдала лет в шесть: 'Кто боится смерти, тот боится счастья'… Мы сочиняли с ней комиксы и песенки на детском синтезаторе и даже оперу 'Про мышку Маришку и пташку Агашку'…

И ей ведь только тридцать семь лет, дьявол меня побери…

Ледяная вода из-под крана — отличное средство от разводов слез на щеках и распухшего носа. А банка растворимого кофе, обнаруженная в кухонном шкафу (надеюсь, неведомые хозяева не очень на меня обидятся за такое бесцеремонное хозяйничанье), послужила антидепрессантом.

Тоска и боль никуда не ушли, я просто затолкала их поглубже, заткнула им рты. Убедившись, что могу выглядеть более-менее позитивно и фальшивый голливудский оскал натягивается на лицо без труда, решилась наконец выползти из столь гостеприимно отнесшегося ко мне приюта.

День был, как и вчера, теплым и солнечным. Лишь только я вышла из подъезда, он ударил меня тысячью летних запахов большого города. Пахло рекой и раскаленным асфальтом, выхлопными газами и тополиной листвой, синим небом и сигаретным дымом, парфюмом, смешанным с потом, и горьким пивом… Я вдохнула полной грудью эту смесь и выдохнула. Стало легче. Часть камней, лежавших на моей грешной душе, растворились, превратились в пар и благополучно унеслись в небо.

— Спасибо, Питер!

Я погладила шероховатый и теплый от солнца бок приютившего меня дома. Он заспанно жмурился провалами чердачных окон.

Пора было двигаться. Вряд ли у меня есть достаточно времени на завершение всех своих дел — а сделать хотелось многое.

Перво-наперво я решила зайти к Сэнсу, тем более что обитал он неподалеку. Затем — в Хижину, а дальше… будет видно.

В Сашкину дверь мне пришлось долго звонить и стучаться. Настолько долго, что я почувствовала себя полной скотиной, не дающей выспаться усталому трудовому человеку. Наконец мне открыли.

— О, Росси! Привет!

Выглядел 'сладкий мальчик', прямо скажем, забавно. Перышко от подушки венчало маленькой короной его взлохмаченную шевелюру. Одеяло, в которое он ззавернулся, словно в тогу, скрывало всю фигуру, и лишь два больших пальца ног с любопытством выглядывали из-под его края.