Станислав Родионов - Избранное

Выложила она снедь, поставила локти на колени, закрепила подбородок на ладонях — и устремила свой чернявый взгляд на лицо соседа. А он свой водянисто-синий положил на ее чернявый. И глядят друг на друга упорно, как гипноз испытывают. А уж что их взгляды выражают, мне отсюда не видать. Ну, думаю, ничего — потерплю.

Тишина в палате, как у рыбы в томате. Я на них гляжу, забинтованный глядит, а они ни гу-гу. Конечно, молчунов я повидал. Был у нас в автопредприятии Петька-Домкрат — ему легче грузовик спиной поддомкратить, чем слово вымолвить. Но сосед мой вроде не молчун, да и встреча ихняя не у телевизора — там ящик говорит.

Она вдруг колыхнулась, открыла какую-то банку и достала не то длинную фрикадельку, не то куцую сардельку… И гляжу это, тянет продукт ко рту, да не к своему, а к соседову. Ну, думаю, нипочем но откроет, поскольку мужчина, да и мои продукты уминал за обе щеки. Открыл-таки. Она, значит, туда ему опустит, он прожует и проглотит. И по новой. Да еще и ртину разевает, наподобие моей аистихи в Тихой Варежке. Не знаю почему, а противно.

Я думал, что мясными изделиями все и обойдется. Ан нет. Потом сок в дело пошел, затем какой-то пирожок, а на самую закуску вылущила она из обертки шоколадную конфетку и опустила ему в клюв, то есть в рот, растуды его в сыроежку!

И все это в тиши — лишь рукава ее шуршат.

Потом они еще посидели, глядя друг на друга с неослабевающим упорством. А затем она собрала кое-какую посуду и ушла, не проронив не то что слова — буквы «а» не сказала. Ни привета никому, ни ответа. И он ей под стать.

Но только это она вышла, как я допер: глухонемая.

— Сосед, ты бы языку ее научился…

— Так она русская.

— Всяким скорым жестам, коли глухонемая.

— Она не глухонемая.

— А чего и; слова не проронили?

Он вздохнул тяжело, как бегемот в ванной:

— Любит она меня.

— Вот бы и поговорили.

— Любовь обходится без разговоров.

Ой ли? Сразу видать, что в нежном вопросе он тумак. Небось думает, что в любовных делах надо действовать. Целоваться, обниматься и тому подобное. Да ведь этим себя не выразишь — это все умеют, поскольку указанные действия имеют международно понятное значение. Поскольку целование, обнимание и тому подобное идет от первой сущности — от плоти то есть. От второй же сущности идут слова, душу обнажающие. Гут чужими не прикроешься — свои нужны. И чуткую женщину словами не проведешь. Не зря все бабы любят слушать про любовь. И пословица есть: женщина любит ушами. Да разве не приятно внимать речам про любовь к тебе?

В одной старинной постановке — но телевизору видел — есть пацан Ромео. Болтлив до невозможности — всю ночь может говорить про свою любовь. А его школьнице нравилось.

— Она тебя любит, а ты ее?

— Тут вопрос путаный, — загрустил он на глазах.

— Так распутай.

Это я зря — у жизни есть узелки, что и со здоровой головой не распутаешь. Но сосед мой, похоже, вознамерился этим делом заняться тотчас. Он огляделся со зверской опаской, как заяц на опушке, и подался ко мне через проходик:

— Обманул я… Не падал на меня контейнер.

— А кто ж на тебя падал?

— Никто.

— Так голова цела?

— Травмирована.

— Кем?

Сосед как-то неуверенно и даже опасливо повел взглядом на дверь, вослед ушедшей. Тут, признаться, и мне стало не по себе. Но все-таки решил уточнить, поскольку того, чего я подумал, быть не могло:

— Она травмировала, что ли?

Сосед кивнул с заметной гординкой. Я бы сел, коли стоял. Какая-то дикая несочетаемость: любовь, прошибленная голова… Я видел чудеса — разбегалися глаза, а от этих сплетен стал смертельно бледен.

— Да как же?

— Ударила по голове.

— Чем?

— Утюгом.

— Электрическим?

— Нет, чугунным, — опять с гордецой отвечено.

— За что?

— Нашла за что…

— Да разве есть такое, за что можно бить но голове? — не утерпел я от звона в голосе.

Сосед засомневался, говорить ли свою тайну. Не тайна нужна, а понимание факта. Я вот лежу: на меня враг напал. Все путем. Поэтому мне не обидно и даже весело. А он от чьей руки нал на больничную койку?

— Она тебе кто? — пристал я.

— Спутница.

— На правах жены?

— На правах друга.

И сосед поехал, поскольку и самому хотелось высказаться — то ли совет получить, то ли себя показать. Есть такие люди — всяк пачкотню себе плюсует.

— Зашел я к ней… А она задает мне провокационный вопрос: «Если бы ты меня любил, то знаешь бы что с тобой стало?» Я, конечно, этим заинтересовался. Она отвечает: «Ты бы такой стал хороший, что выросли бы у тебя крылышки, как у ангела». Я возьми и ответь: «А если бы крылышки, то я бы от тебя улетел к Ритке Кушаньевой…» Тут она утюгом и огрела.

Гляжу, третий, забинтованный, ухмыляется. А мне чего-то обидно. И сам не знаю, почему, на кого и за что. Видать, на природу человеческую.

— Вот и молчу в знак протеста, — заключил сосед.

— Рот, однако, разеваешь.

— А ты бы не простил?

— Без подсказки решай, но я бы не простил.

— Она же от любви.

— Соседушка, когда любишь, то человека гладить рукой охота, а не утюгом.

А не простил бы я не потому, что любви у нее нет, что зверство это, что так далее и в том же направлении… Не по всему не по этому. Любого прощу — бандита, Вячика, дьявола рогатого… Я вон Тихонтьеву простил. Но не друга, поскольку есть у дружбы свои нерушимые законы. И не может частица превратиться в античастицу. Допустим, Мария или бы Паша… И в голове не укладывается.

— Да ладно, — вздохнул сосед. — Лучше продолжи свою историю…

И пошли его слова заместо пароля: только он их сказал, как дверь открылась.

— К тебе, — с недовольством буркнул сосед.

Это уж подлинно ко мне.

7

Капитан Петельников, старший оперуполномоченный, в белом халате, небрежно накинутом. И пришли мне на ум фронтовые ребята, которые автоматы носили тоже небрежно, как бы показывая, что они фашистов и голыми руками возьмут. Ну а сестричка наша, блондинка, вокруг капитана вьется балериной — я ж сразу надумал, что для женщин он первая находка.

— Здравствуй, сыщик, — поприветствовал меня Петельников. как старого знакомого, и пожал руку без всякой скидки на мое ранение.

— Здорово, капитан!

— Как самочувствие?

— Как у смертника предчувствие.

— Ну-ну, это первоклассная клиника.

— Придешь сюда здоровый — уйдешь больной, придешь больной — уйдешь покойником.

Треплюсь я. Капитан видит, что это не разговор, а вступленьице. Сел он против меня, нога на ногу, широкий, высокий; лицо крупное, но сухое; взгляд темный, как бы обдающий тебя силой. Что там женщины… Я, мужик, им любуюсь. А почему? Потому что передо мной истинно мужеская сущность. Опять спрошу: а почему? Да нагрузочка у него мужская. Не перестану талдычить, что мужчина произрастает на делах истинных — в схватке, в войне, в работе горячей. Между прочим, хулиганство и всякое пьянство с безобразиями — от легкой работы. Посадили мужика в канцелярию — он и захирел. Нет-нет да и прорвется мужское начало в каком-либо гнусном поступке, поскольку деваться началу-то некуда.