Анатолий Елинский - Рассказы

В чуме сидят рядышком мужчины и женщины, старики и дети. Все пьют. Все курят. Тут же в углу ведро, в него ссыт пьяная баба, не спуская глаз со стакана — чтобы не обнесли.

Недалеко отъехали охотники — летят за ними на «Буранах», в облаках алмазной пыли стволы торчат.

Знают, что у охотника зимой всегда с собой спирт есть.

А не отдашь — кто тебя, однако, потом в тундре найдёт?

В конце 60-х учитель физики Алик Штибен приехал с женой по распределению в таежный леспромхоз. И в 25 стал директором школы. Местный VIP.

VIP-ы часто по выходным сидели у реки под шашлычок.

Из Москвы за лесом приехал полковник КГБ, грузин. Вечером комитетчика повели на берег. Алик, как самый молодой, занимался мясом.

Когда хорошо подпили, гэбульник сделал Алику неожиданное предложение — стать героем социалистического труда. Нет, не купить звезду и красоваться, а официально — по Указу Президиума Верховного Совета СССР. За четыре тысячи рублей — трехлетнее жалование Алика. Алик опешил: разве это возможно? как?

— Очень просто, — улыбнулся чекист. — Ты авансом отдаешь мне две тысячи. Я уезжаю. А в Москве у нас очень большой грузин, уважаемый человек — секретарь Президиума Георгадзе. Через месяц ваш райком партии получает разнарядку — представить к званию героя соцтруда учителя, молодого коммуниста, немца по национальности. А в районе ты такой — один! Звезду получаешь в Кремле, в Москве отдаешь мне остальные деньги. Ну как? По рукам?

Алик ночь не спал, с женой советовался.

Немецкая осторожность победила.

Подруга Наташи Фокиной, 27 летняя мать-одиночка Марина Горшкова, сошлась с курсантом речного училища, в котором работала мастером-воспитателем.

Курсанту еще не исполнилось 16-ти, но был он здоровым и ранним бугаем.

— А у него тело молодое! Понимаете — тело! — объясняла мезальянс мастер-воспитатель.

В гости к Фокиным пришли семейно, речник бутылку поставил.

Потрясенный сорокалетний Витя выпил с гостем.

Два года, до выпуска, пролежал юноша на диванчике в тесной комнатке общаги, где проживала Горшкова с больным сыном.

После работы Марина возвращалась усталая, ставила сумки и начинала готовить, кормить, стирать, гладить, прибираться.

Речник скучал, решал сканворды, увлеченно играл с маленьким Сережей в «морской бой».

Однажды пообещал жениться, если Марина скажет, в каком слове семь букв «о».

Марина бросилась на вахту к телефону, стала звонить знакомым филологам.

— Обороноспособность! — выпалила она с порога.

Но выяснилось, что тело пошутило.

Слово оказалось роковым. Сразу после выпускного молодым специалистом речного флота заинтересовался военкомат, и шустрый малый скрылся. И от Марины, и от призыва.

Видели его общие знакомые. В армию не пошел — откупили родители. Работает наладчиком лифтов. О Марине не спрашивал.

Человек шагнул из морозного тумана в автобус пятого маршрута, и в салоне сразу стало тесно.

Ухватившись руками в грубых перчатках за поручни, он внимательно изучал запрятанных в шубы аборигенок.

К сибирской зиме человек-гора был подготовлен основательно.

Из ворота кожаного плаща с подстежкой, почти достигавшего пола, выбивался пушистый красный шарф. В конце этого темно-рыжего великолепия тускло блестели шикарные штаны из плотной кожи, лежавшие на остроносых ковбойских сапогах с кокетливыми металлическими цепками.

Огромная лисья шапка с опущенными ушами обрамляла рубленое, рельефное, бурно пожившее лицо с нехорошими прожилками. Колючие глазки великана шарили по теткам.

Ковбой вышел на Мира у телеграфа, я — за ним. Он сел на дремавшую у киоска «Мороженое» лошадь и поскакал в сторону краевой администрации.

Я протер очки.

Тяжело ступая, человек-гора уходил к центральному рынку, и никакой лошади не было.

«В Норильске — сильнейшая пурга, — сказало вечером телевидение. — Пятый день задерживаются вылеты всех северных рейсов…»

Всклокоченный гражданин сидит за гладильной доской. Это, надо понимать, его письменный стол.

Доска стрелкой неисправного компаса устаканена между польским шкафом и российской кроватью. Шкаф, получается, запад. На севере — морозилка. С нее телеящик пугает новостями НТВ. На юге, спиной к батарее — автор. Творец.

Он отрешенно смотрит на лист бумаги. Скребет щетину подбородка. Подозреваю — не умывался. Рассеянно пытается взгромоздить на мощный нос вторую пару очков.

Перед ним пульт к телевизору, тарелка с засохшей овсянкой. Мобильник.

Что-то пишет человек, нервно вытирая кончик гелевого стержня о теплую рубашку.

Но что это?… нет, ну что он делает?!!!

Рвет исписанные листы.

Это ужасно!

Ему бы печку, или камин.

И таланта капельку.

Антананариву, Мадагаскар

«Зима в Красноярске…» — из стихотворения Ивана Клинового