Кэролин Кук - Два ворона

— Ой, Тед, ну какой же ты щедрый! — радостно промолвила Гей. — А ты не думаешь, что надо каждому дать свою порцию?

— Ты рис хотела, — сказал Тед.

— Но тогда, дорогой, что осталось бы тебе и Билли?

Держа в своей руке руку Теда с ложкой, Гей распределила рис по трем тарелкам.

— Мы бы лучше поели шоколадного мороженого, — сказал Тед.

— Мороженое на десерт, милый, — возразила Гей. — Тед, у нас еще есть спаржа с голландским соусом.

Она высыпала на рис кусочки курицы и поставила тарелки перед нами.

— Можно я тогда покурю? — Тед уже вынимал из кармана пачку «Пэлл Мэлл».

— А помнишь, мы договорились: за столом не курить, — сказала Гей.

— Тогда я спать пойду. Спокойной ночи, — произнес он, вставая.

— О Господи, — вздохнула Гей. — Что же нам с тобой делать, Тед?

Он ушел.

Я предполагал, что без Теда мы поговорим откровенно и реалистично. Но Гей достала из серванта две хрустальные ликерные рюмки и принялась сражаться с бутылкой вина.

— По винной стране я не очень большой путешественник, — признался я. — Я лучше еще один мартини, если ты не против.

— Билли, дорогой мой, сделай одолжение! — по-девчоночьи воскликнула Гей.

Она трещала без остановки:

— Мой класс аэробики — это чу-удо! Мы прыгаем, скачем, бегаем на месте — потрясающий тренинг! А люди, люди какие! У нас есть и ветеринар, и биолог. Тебе известно, что перепелки идут на юг зимовать пешком, выстраиваются цепочкой и маршируют по горным склонам? Ну разве это не поразительно? Я Теду рассказала — он изумился.

Говоря, она держала в руке, поставив ее на локоть и расслабив кисть, вилку с несколькими рисинками. По одной они падали, и когда она умолкла, на вилке уже ничего не было. Вилка двинулась к ней в рот, после чего Гей показала пантомиму: прожевала и проглотила пустоту.

— Чу-удо как вкусно, — сказала она, отчасти солгав, отчасти по привычке, но джин и горячая еда помогли мне ее простить.

Она сыпала сигаретный пепел на свой несъеденный ужин и говорила, говорила. Ее руки резали воздух, как ножницы. Курильщица она была не ахти какая, главное — актриса, дряхлая кокетка.

Много позже, после нескольких коктейлей, я, накинув поверх белья плащ-дождевик, потопал наверх искать сортир. Первым, что я увидел, был бельевой чулан. В нем под белой простыней, похожие на трупы, лежали Гей и Тед. По стене скользнула тень, и Гей села.

— Билли, какой восхитительный сюрприз! Подвинь ноги, Тед. Это Билли, он пришел с нами посидеть. Ну прямо как в походе: сидим допоздна, курим, беседуем при луне.

Тед открыл глаза. Я в ужасе отступил.

— Я только балласт сбросить напоследок, — объяснил я. Через коридор за открытой дверью замаячили унитаз и ванна на курьих ножках.

Я виновато уснул на кушетке в швейной комнате Гей. Утром она процокала вниз, готовая к больнице: туфли на каблуках, платье без рукавов. Мы посидели за чашками кофе и разогретыми в тостере замороженными вафлями. Тед весь завтрак курил. Когда Гей красила губы алой помадой перед зеркалом у двери и надевала на костлявую руку зеленовато-голубую сумочку, у меня было чувство, что я никогда больше ее не увижу. Мой дух протестовал, сигналил ей, пока она, не обращая внимания на транспорт, выруливала на дорогу задним ходом и уезжала.

Часы, которых я не видел, тяжко отсчитывали секунды. Откинувшись в удобном розовом кресле, Тед зажег сигарету. Я прогулялся по маршруту кухня-столовая-гостиная — проделал круг, который никуда не вел. Телефон на столике напомнил мне, что Гей так и не написала, в какую больницу едет.

Я вытер три чашки с блюдцами, три тарелки, столовое серебро и оставил все на сушилке в перевернутом состоянии. Утро провел, регулируя курение Теда и читая всякие забавные штучки в старых журналах, которые привез для Гей. Память у меня ослабла ровно настолько, что все хорошее читается как впервые.

В полдень я сказал Теду, что поведу его на ланч. Он встал, положил в карманы «Пэлл Мэлл» и зажигалку, и мы вышли из дому без пальто — два старика, но налегке, совсем как в детские годы.

Дом Гей стоял на крутом повороте у края городка, двенадцать каменных ступеней спускались к самой дороге. Я крепко держался за старые разболтанные железные перила. Тед, покачиваясь, двигался рядом, его рука была зацеплена за мою.

Нижней ступенью лестница упиралась прямо в дорогу; машины промахивали поворот на скорости сорок пять миль в час. Мы с Тедом медлили на нижней ступени, слегка соприкасаясь шерстяными локтями блейзеров. На камнях было скользко от желтых кленовых листьев, и я приветственный рокот и шелест мира принял за шум приближающейся машины. Потом, потеряв терпение, я потянул было Теда к более спокойному месту, но тут мимо нас стремительным колесом рулетки пронеслась к зеленым прямоугольникам старых пригородных ферм вереница фордов тандербердов и грузовиков. Я вдыхал хвойный запах сосны, запах осеннего мха на земле. Кровь пульсировала, пела у меня в шее.

Тед налег мне на руку, норовя выйти на дорогу. Вдруг совсем неожиданно головокружительно близко промчался красный кадиллак, задев крайние листочки плюща на стене у Гей.

Мы уцелели, нас не сбило; пятками ботинок мы все еще касались нижней ступени. Сердце кричало мне в уши: «Жизнь, жизнь», но какую радость я мог испытывать? Моя жизнь — одни обломки, а существование Теда и вовсе жизнью не назовешь.

Я высвободил руку и оставил его стоять на дороге. Это казалось единственно разумным без Гей, иначе — кончать ему в интернате, где он совсем одичает, потеряет человеческий облик, где ему не позволят курить. На минуту это представилось естественным выходом, исправлением прежней ошибки — ошибки Гей, воскресившей его из мертвых. Я попятился обратно, на каменную лестницу, и прижался к старой земляной стене, увитой плющом. Подумал, не подняться ли в дом, не почитать ли в ожидании, но такое поведение было бы слишком хладнокровным, к тому же лестница была трудная и опасная. Спросят — можно сказать, что Тед самовольно от меня отбился.

Тед почувствовал, что он один на дороге, полез в карман, достал сигарету и зажигалку.

В моих мутных глазах стояли кленовые листья — очертаниями они напоминали велосипедистов. Табачный запах от сигареты Теда смешивался со старинным запахом горящей где-то листвы. Он был жив на все сто, куря посреди дороги на волосок от смерти, — и ничего не ехало.

Ничего, что могло бы его сбить, задавить. Я закрыл глаза наподобие молитвы, но не слышно было ни визга тормозов, ни стука металла о кость. Ничего не ехало вообще. Транспорт словно вдруг вымер на этой оживленной дороге, когда я выпустил на нее брата. Не видя никакой машины и ничего не слыша из-за угла, я наудачу рванул на дорогу. Сдался, махнул на все рукой и деревянным шагом перешел с ним на ту сторону: я спереди, Тед позади, как перепелки движутся цепочкой на юг по горным склонам.