Дэвид Ванн - Ихтиология

Когда огуречные ломтики опустились почти все, они стали покачиваться прямо над розовым и голубым гравием, точно спящие рыбки, и всамделишные рыбки тоже покачивались рядом с ними в мягких рощицах из морской травы и притопленных листьев водяной лилии. Картина была прекрасная, и этот апофеоз красоты заставил меня податься вперед.

Я прижался лицом и ладонями к стеклу и вгляделся в немую черную сердцевину одного из этих серебристых глаз. Мне почудилось, что я тоже парю, слабо покачиваясь странным образом вне своего тела, и в какой-то крошечный миг я поймал себя на этом ощущении и, застигнув себя на наблюдении за собой, осознал, что я — это я. Это отвлекло меня; потом я забыл, что меня отвлекло, потерял интерес к рыбкам и, прошлепав по кухонному линолеуму, снова вышел под теплую мелкую морось.

Три года спустя, когда мы с матерью переехали на юг, в Калифорнию, мне подарили персональный аквариум с рыбками, и я решил стать ихтиологом. Конечно, мои родители давным-давно расстались, потрясенные тем, что я натворил у соседей на острове, почти в той же степени, что и своим собственным тогдашним поведением. Оба даже не заподозрили, что между моим вандализмом и их ночными драмами могла существовать какая-то связь.

Мой первый аквариум был простым пластмассовым лотком вроде тех, в которых держат шурупы или орехи. В нем находились две золотые рыбки, выигранные мной на окружной ярмарке, и немного гравия, купленного матерью в зоомагазине по пути с ярмарки домой.

Я подолгу смотрел на своих тощих бледных рыбок, но у лотка не было крышки, и когда наш кот Дымок выловил моих питомиц лапой и сожрал их на столе прямо у меня на глазах — я оцепенел и не мог пошевелиться, — мать отвезла меня в зоомагазин и купила нормальный десятигаллоновый аквариум с воздушным фильтром, побольше гравия, широколистное пластиковое растение, кусок вулканической скалы с дыркой посередине, несколько золотых рыбок и даже одну из тех оранжево-черных полосатых рыбок, которые были знакомы мне по Кетчикану и которые, как я теперь выяснил, назывались боция-клоун.

Мы любовались этими рыбками каждый вечер, чистили их дом каждые выходные и старательно боролись с необъяснимо появляющейся время от времени напастью в виде россыпи белых пятнышек на их хвостах и плавниках, от которой все они могли погибнуть.

Первую из усопших мы похоронили со всеми почестями, причем при выполнении этого сложного церемониала мать стояла на коленях в грязи, а я облачился в старую белую простыню. Самих рыбок мы заворачивали во много слоев туалетной бумаги, клали в коробочки и закапывали в землю дюймов на шесть, чтобы до них не добрались кошки.

Скоро мы начали попросту спускать рыбок в туалет и покупать новых, но даже тогда я только о них и думал. В школе я писал о них сочинения, как о книгах. Похоже, учителя из моей начальной школы так ничего толком и не поняли: видимо, они думали, что я и вправду читал книжки под названиями «Боция-клоун», «Рыба-доллар», «Радужная акула» и «Плекостомус, или донный сосальщик». В моем аквариуме можно было найти все, что встречается в человеческой жизни. Черно-желтые рыбы-ангелы неспешно курсировали туда-сюда — сплошной блеск и великолепие, а за ними ленточками тянулись их испражнения. Придонные рыбки хватали эти испражнения, тут же с отвращением выплевывали и продолжали рыскать внизу в поисках пищи. А как только я посадил в аквариум двух новых рыб-долларов, они преподали мне урок настоящей жестокости. Это были большие плоские рыбы, по форме и цвету почти идентичные серебряным монетам, от которых получили свое название, и, едва покинув пластиковую магазинную баночку, они с двух сторон подплыли к одной из моих ленивых пучеглазых радужных акул. Тот, кто назвал ее так, явно попал пальцем в небо: на самом деле это была всего лишь длинная тонкая золотая рыбка с блестящим туловищем и большими выпуклыми глазами. Быстрые и безжалостные рыбы-доллары знали, как работать в команде. Они стремительно бросились на глаза своей жертвы и выкусили их, причем даже не проглотили: круглые, похожие на бильярдные шарики глаза сонно опустились вниз, где были тут же съедены придонной компанией.

Возмездие не заставило себя ждать. Мать немедленно выловила живодеров и спустила их в унитаз, после чего мы весь вечер смотрели, как радужная акула слепо тычется в стенки аквариума, уверенные, что она вот-вот умрет.

В Калифорнии наша жизнь приобрела более упорядоченный характер, но оставшийся на Аляске отец с годами дрейфовал все дальше на север, и все его поступки казались лишенными смысла. Ему никогда не нравилось лечить зубы, и теперь он решил переквалифицироваться в рыбака. Пожалуй, в этом было разумное зерно, и он действительно выбрал себе занятие по сердцу, но плохо продумал свои планы. Он продал врачебную практику, заказал шикарное, дорогое рыболовное судно коммерческого типа с алюминиевым корпусом в шестьдесят три фута — его должны были построить к сезону ловли палтуса — и уговорил моего дядю пойти к нему в помощники. Они всю жизнь рыбачили вместе для развлечения, но ни у того, ни у другого не было опыта коммерческого рыболовства, а весь экипаж состоял только из них двоих. Отец всегда считал себя одиноким путешественником, и его самомнение пострадало бы, если бы он поработал сначала на другом судне или нанял капитана.

Он назвал свое судно «Скопой». Тогда как «Арктическому гусю», птице с белыми крыльями, полагалось совершать лишь короткие одно- и двухдневные вылеты ради забавы, от «Скопы» ждали большей выносливости и трудолюбия. Известно, что скопы, размах крыльев которых достигает шести футов, описывают над океаном гигантские арки и круги, причем часто держатся в одиночку.

«Скопу» не успели закончить вовремя, и отец с дядей опоздали с выходом в море на полтора месяца. В спешке они запутались в одном из поставленных ярусов, больше чем на неделю заклинили огромное водяное колесо для вытягивания рыбы и, конечно, почти ничего не поймали. Однако потеря ста тысяч долларов за год на одной только рыбалке нимало не смутила отца, потому что он уже совершал те прекрасные и отчаянные круги, которым суждено было стать последними в его жизни. Дядя рассказывал о том, как однажды ночью на мостике отец проиграл ему в кункен семнадцатый раз подряд. Вместо того чтобы мрачно пробормотать неискренние поздравления, он вдруг выгнул спину и широко раскинул руки. Встав на своем капитанском месте среди бело-голубого мерцания радаров и сонаров, он выдвинул подбородок, повел тем, что дядя по сей день вспоминает как отчетливо изогнутый клюв, и каркнул: «Взять на три градуса правее!» Дядя подстроил автопилот, и утром они поставили ярус, который оказался одним из трех-четырех за всю экспедицию, принесших им заметный улов.