Тобиас Вулф - За чистую монету

Не то — Мэллон. Во время болезни дочери он стал остро воспринимать жизнь как нечто благое само по себе — и жизнь Люси, и свою. Выразилось это в терпении, а не в бодрости или хотя бы надежде, и у него хватило ума не предлагать это Кьяре в ответ на ее отчаяние. Но он видел, что она чувствует это и возмущается этим — теперь ее многое в нем возмущало: его самообладание, способность продолжать работу, его голос и прикосновения, даже новообретенное удовольствие от еды, которому он, вопреки косым взглядам, предавался настолько, что впервые в жизни отрастил брюшко.

Однажды свинцовым январским днем, выйдя из больницы и шагая по тропинке вдоль озера, Мэллон поднял глаза, посмотрел, как накатываются на берег темные волны, и понял, что жена его больше не любит. Полюбит ли когда-нибудь снова? Он решил, что нет, и время показало, что не ошибся. Когда Люси окончательно вернулась домой, Кьяра пыталась разделить с ним радость, но ей просто-напросто невмоготу было переносить его присутствие. Мэллон объяснял эту напряженность стыдом — она обращалась с ним плохо, — но понимал, что она никогда этого не признает. При всем ее уме и образованности — она была хранителем библиотеки редких манускриптов в Женевском университете — ей было скучно разбираться в психологии, особенно в своей. Она полностью доверяла своим эмоциям и подчинялась им без сомнения. Мэллон высоко оценил это ее качество, когда она, наперекор родителям, отвергла утвержденного жениха и вышла за него; теперь из-за этого же его положение было безнадежно.

Мэллон и Кьяра жили врозь уже больше года. Она осталась с Люси в старой квартире. Он переселился в однокомнатную, расположенную неподалеку, чтобы они с Люси могли свободно навещать друг друга, когда захочется. Таков был замысел. На деле же холодность Кьяры настолько угнетала его, что он заходил к ним редко и вынужден был ждать, когда его посетит Люси, а случалось это реже, чем он хотел бы. Он не обижался. Занята — школой, друзьями, мальчиками, хором, — и ради бога, лишь бы жила и радовалась этому.

В агентстве Мэллон занимался экспертизой проектов, и ему вечно приходилось выкраивать время для дома. Теперь он не так был этим озабочен. За последние два месяца он провел в Женеве всего девять дней между поездками в Зимбабве и Уганду, где жил в дорогих отелях с испорченными кондиционерами, пустыми бассейнами, пулеметными позициями возле входа с баррикадами из мешков с песком и явной телефонной прослушкой. Местные менеджеры проектов изнуряли его презентациями и встречами с региональными правительственными чиновниками. В своих новеньких «лэнд-крузерах» они возили его по площадкам, где будут твориться большие дела, после чего устраивали долгие обеды со спичами, а иногда и фольклорные зрелища.

И ничто не могло измениться по-настоящему. Этим замученным, недоедающим людям, которые мелькали за тонированными стеклами джипа, будет так же туго, когда приедет следующий эксперт, уже обязанный поставить подпись на проекте, чтобы не огорчить тех, кто заранее его одобрил.

Людям будет так же туго, только их станет больше. Но они, по крайней мере, не карикатурны. Это — удел менеджеров, с их сигаретами «Бенсон и Хеджес», зажигалками от Картье, золотыми «ролексами», одеколоном Армани и выдержанными европейскими напитками, которыми они потчевали Мэллона с неуверенной, искательной гордостью. И, по его мнению, карикатурны они были потому, что он, Мэллон, и ему подобные, гости из еще большей карикатуры, сделали их такими — создали целый класс обеспокоенных, оторвавшихся от народа шарлатанов, создали, кормя их жирными чеками и благими намерениями, настолько глупыми и в неладах с реальностью, что удовлетвориться могли только обманом. И ради этого Мэллон оставил хорошую работу в «Нэстле», смущенный своим успехом в мире, где погоня за деньгами и производным от них блаженством представлялась ему теперь чуть ли не целомудренной.

Они ехали по Виа Тибуртина. Шофер постучал по счетчику — сорок один евро, — пристально посмотрел на Мэллона в зеркальце, но ничего не сказал. Машины двигались ползком, и только motorini [1] Motorini (итал.) — мопеды. проносились по обочине, шныряли в узких просветах между рядами. Вдоль дороги стояли заправочные станции, вытянувшиеся в длину универмаги, магазины с уцененной мебелью и автосалоны с трепещущими вымпелами. Ветер нес по мостовой пластиковые пакеты и куски пенопласта, развешивал на цепных оградах. Если бы не мелькнувшая за окном римская стена или останки арки акведука где-то в поле, Мэллон вполне мог бы вообразить, что он у себя в Огайо.

Карманник наклонился вперед и что-то прохрипел водителю.

Где? — спросил тот.

Карманник показал на супермаркет с другой стороны дороги. Шофер свернул в левый ряд и стал дожидаться перерыва во встречном потоке. Машины шли сплошняком. Он молчал, но Мэллон видел, как ходят у него желваки на челюсти, — он собирался с духом, чтобы нырнуть в поперечный проулок. Подождите , сказал Мэллон, но в это время встречный грузовик вежливо притормозил, и таксист быстро пересек дорогу и въехал на стоянку. Карманник направил его вокруг магазина к заднему фасаду, оттуда на грунтовую дорогу, мимо цепи металлических складов и огороженной площадки, заставленной ржавыми механизмами и деревянными катушками с кабелем. По этой дороге таксист ехал быстрее, чем следовало: машина то и дело тошнотворно ныряла в глубокие рытвины.

Дальше, сказал карманник. Еще немного.

Потом дорога кончилась. Они въехали на грязный пустырь. На дальнем его краю стояло несколько маленьких кемперов и трейлеров, а рядом недоделанный многоквартирный дом с пустыми окнами, не огражденными балконами и потеками на бетонных стенах. Посреди пустыря, не обращая внимания на дождь, прыгали на матрасе два мальчика; другие ребята наблюдали за ними с крыш двух разбитых автомобилей. Мальчики спрыгнули на землю и, галдя, побежали к такси, с хрустом продвигавшемуся по свалке железных бочек, покрышек, размокших газет и неестественно ярких пластиковых бутылок. Мохнатая лошадка с провисшей седловиной стояла, уткнув нос в картонную коробку. Она шарахнулась от процессии, на всякий случай лягнув перед отступлением воздух. Один из ребят вскочил на капот такси и улыбнулся шоферу: крепкие белые зубы на чумазом лице. Таксист смотрел сквозь него.

Карманник также не обращал на ребят внимания. Он сидел отчужденно, погрузившись в себя, как пассажир лимузина. Туда, сказал он, вяло показав рукой на недостроенный дом. Такси остановилось, мальчишка съехал с капота на землю и поднял кулаки, как чемпион, а ребята засмеялись и стали толкать его боками.

Когда карманник вылез из машины, один из мальчишек крикнул ему: Мири! — и другие подхватили: Мири! Мири! — но он их будто не слышал. Мэллон тоже вылез. Он обогнул машину и хотел сказать что-нибудь на прощание, но карманник отвернулся, отошел на несколько шагов, а потом остановился и траурно склонил голову. Подождите минуту, сказал Мэллон шоферу и взял вора за локоть.