Сергей Чихачев - КУНСТ (не было кино). Роман с приложениями

И едут. Сначала труп забирают. Им его санитары как раз обтёрли и одели на него чего-то. За такие-то деньги! В медицинский мешок положили, специально для этого предназначенный, с молнией. И в багажник джипа режиссёрского старенького аккуратно уложили. Только, говорят, привезите, а то у нас он подотчётное имущество. Сам, говорят, труп никуда уйти не может, так что если не привезёте – проблемы у нас будут всякие. Режиссёр только головой кивает: мол, привезём, привезём.

Поехали за город. И на выезде из Москвы их гаишник останавливает. Очень кстати. Большая радость для всех присутствующих. Художники сидят ни живые ни мёртвые от страха. До них потихонечку доходит, что в тюрьме компьютеров нету. Режиссёр на ватных ногах из джипа вылезает. Здравствуйте, говорит, товарищ инспектор, что случилось? Нарушил я, что ли, чего? А тот лениво так объясняет, что, мол, проверка документов. Пожалуйста, документы все тут. Вот они, документы. Ага… Ммм… Так… А временное разрешение? Пожалуйста! А техосмотр? Какой техосмотр? А-а-а! Техосмотр! Ну да, конечно. Да вы понимаете, такие дела… Нету его. Как раз за ним и едем. В область? В неё самую. А номера-то московские? Ну там есть место, где иномарки как раз…. И врёт в этом ключе режиссёр, и врёт, заметим, вдохновенно, поскольку сами понимаете. Гаишник принимает вид озабоченного и утомлённого государственного деятеля, узнавшего об агрессии со стороны соседнего Казахстана. Содрать-то надо с водилы. М-да, говорит он задумчиво, у тебя небось и аптечки с собой нет? Или есть? Открывай джип, посмотрим. Режиссёр вспоминает всё, что ему рассказывала подружка на первых курсах киноинститута про актёрское мастерство, заваленное ей два раза. И он играет. И как играет! Так, что гаишник в результате соглашается: а) взять немного денег; б) с тем, что когда едешь на техосмотр, талон не нужен, а то зачем ехать; в) отпустить горемычного режиссёра. Разрешить, так сказать, продолжить движение. Взятку берёт. Лениво уходит обратно в будку.

Режиссёр в холодном поту возвращается в машину. Пронесло! Там эти двое сидят, тоже вид имеют не ахти какой. Ну, слава богу. Поехали дальше.

Приезжают. Полянка такая, рядом лесок, никого народу. И железная дорога. Перекуривают. Достают мешок. Вытаскивают будущую кинозвезду. Подносят к рельсам. Далее художники участвовать отказываются. Тошнит их, видите ли. Режиссёр, матерясь, просит хотя бы подержать. Держат. Он быстренько приводит труп в нужное положение и взятыми из города подсобными материалами, вспомнив слесарную молодость на заводе, фиксирует тело на шпалах в положении стоя. Жуткая сцена. Боязливо отпускают. Стоит. Ура! Убегают в кусты, камеру достают и берут её наизготовку. Всё готово. Художники курят как перед расстрелом. Нервы на пределе. И слышат – едет. Поезд едет. Товарняк, судя по звуку. Камеру включают, на сучок пристраивают, чтобы не тряслась вместе с руками. Режиссёр в глазок смотрит – всё видно отлично.

И вдруг смотрят – а поезд-то с другой стороны показывается. Мать-перемать! Пассажирский. Гудит вовсю. Неужели пропало всё? Ан нет, вон он, товарняк показался. Выходит, целых два поезда сразу. Могли бы на любой колее устанавливать.

Товарняк подъезжает тем временем. И начинает гудеть, завидев человека на рельсах. Потом машинист экстренное торможение включает. А товарняк гружённый по самые помидоры. Поэтому скорость он сбавляет, но слишком медленно. Там тормозной путь восемьсот метров только по техдокументации. И с диким визгом железа, трущегося о железо, всё-таки сбивает объект. И проезжает, продолжая визжать. Ему тормозить ещё долго.

В момент сбивания режиссёр – нервишки всё-таки не выдержали – глаза закрывает на секундочку. И не видит, как всё произошло. А там подробности жуткие, лучше не рассказывать. Какая-то деталь, например, отлетела от туловища и – бах! – в окно проходящего мимо пассажирского стукнулась. Жуть. Потом глаза открыл. Пассажирский уже уехал. А этот товарняк всё тормозит, и конца не видно.

Режиссёр с художниками из кустов вылезают и бегом туда. Чтобы забрать подотчётное тело за те несколько минут, пока поездная бригада не подбежала в полном составе. Они чего-то не очень подумали о том, что поезд остановится и смываться надо будет в таком темпе.

Подбегают. Смотрят – мать честная! Возвращать-то нечего. Они-то думали, в сторону отшвырнёт. А тут то ли объект вниз утянуло, то ли еще что, только… В общем, мало что осталось. Фрагменты какие-то. У режиссёра адреналина в крови – на взвод десанта. Выхватывает мобильник, продюсеру набирает и визгливо сообщает сквозь скрежет, что так, мол, и так, но возвращать ему нечего. Тот ему – ты что, охерел?! Мы как договаривались?! А режиссёр всё визжит, что, мол, тут работать надо зубной щёткой две недели, чтобы всё собрать. Что он не виноват. Что так получилось. И что если их сейчас повяжут, то уж что-что, а фильм точно некому будет доснимать. Посадят всех за такие дела. Продюсер ситуацию просекает быстро, разбор полётов откладывает на более благоприятный момент и говорит: ладно, я с этими в морге сам договорюсь, а вы оттуда сливайте в темпе вальса. Поняли. Сливают.

Быстро запрыгивают в джип-развалюху, из кустов его выкатывают и на высшей скорости, по кочкам, опять на шоссе, а там и в Москву. Сняли, блин, матерьяльчик. В дороге чуть расслабляются. Даже о работе говорить начали, чтоб отвлечься, а то ноги у всех трясутся. Кассетка вот лежит, рядом с камерой, на заднем сиденье. Так что вы, ребятки, уж нарисуйте получше всё, говорит режиссёр. А ребятки только кивать могут. Это тебе не в монитор смотреть. Страшно всё-таки. Ну едут себе и пускай едут.

Машинист жил себе один. Балабанов, допустим, по фамилии, Валерий Борисыч. Из Волоколамска сам. Оттуда дорог в жизнь не очень много ведёт. Чуть не посадили его по молодости и по пьянке. Ножик в кого-то воткнул из друзей-хулиганов – за справедливость.

С кем не бывает. Еле успели отмазать – комсомолец, то-сё – и по быстрому выперли в ПТУ в Москву, на машиниста учиться в Кулаковом переулке. Рабочий резерв партии, хрен посадишь. Не какой-нибудь там студентишка очкастый, интеллектом развращённый.

Ну отучился и жил себе дальше. Составы водил. Женился, то да сё. Пить, кстати, пытался всё завязать после инфаркта. Нельзя ему было пить-то. Врачи предупредили. А завязать трудно. Единицы могут. Иной, глядишь, завязал, а потом – хлоп рюмандель! И понеслась. А Валерий-то Борисыч страдал очень от этого. Рефлексии рабочему классу вроде бы не положены, ан нет – как напьётся, так страдает. Если бы, говорит, не водка, жизнь моя пошла бы по другой колее. Я бы, может, в институте бы выучился. Или начальником стал бы уже давно железнодорожным. Это он ту пьянку с хулиганкой вспоминал, наверное, да молодые годы.