Виктор Вайнерман - Рассказы

— А что случилось, Паша? — спросил я, делая круглые глаза. — У меня температура. Поправлюсь и приду. Доктор пока не разрешает. Что будет хорошо?

Бить Ромку означало бить самого себя. Он подлец и сволочь. Его не бить, а убить следовало, пока не вырос… Опять же — кто я такой, чтобы судить? Но я-то зачем повёлся? Сам виноват. И мама хороша, хоть и взрослая.

Когда я вырасту, узнаю, что «нелёгкое дело» объяснения с девочками «нельзя поручать никому».

А пока я очень обижен на Людку. Впрочем, что на неё обижаться. Она, наверно, не хотела со мной дружить. А если и хотела, то испугалась, как говорят взрослые, общественного мнения. После того случая мы с ней оба стали взрослее.

Всё не так. Мне плохо. Со всех сторон смотрят чьи-то глаза. Они советуются — как со мной быть? Ощущение тревоги нарастает и нарастает. И уже не так тепло и комфортно здесь, как раньше.

Снаружи слышно чьё-то бормотание. Унылое и однообразное, оно вдруг возвышается почти до визга и к нему присоединяются ещё чьи-то голоса. Звуки нервные, раздражённые.

Когда всё успокаивается, я чувствую напротив своей головы тепло. Оно исходит от тени с четырьмя длинными и одним коротким отростком. Сначала я испугался, а потом привык и даже стал ждать её приближения. Это тепло ласкает и греет меня, и в то же время оно возвращает беспокойство, и в горле собирается тугой комочек. Я кручусь, дёргаюсь, пытаясь устроиться поудобнее. Тень исчезает, и сразу же снизу ко мне прижимаются две тени. Я угреваюсь, снова успокаиваюсь и засыпаю.

Однажды я проснулся от страха, словно от резкого толчка. Снаружи что-то происходило. Оно касалось меня. По обрывочности фраз, их необычной жёсткости я понял, что решается моя судьба. Мне необходимо видеть, что ТАМ происходит! Делаю невероятное усилие.

Вижу мужчину. В его глазах боль и сожаление — и непреклонность. Меня тянет к нему, я чувствую, что он — один из Них. Но почему так разговаривает с Ней? Что это? Он замахнулся? Нет! Я не понял, как получилось, но мне удалось остановить его руку. Я чувствую себя лишним, никому не нужным. От меня хотят избавиться? Спазм сдавил горло, переворачиваюсь, вырываюсь: «Зачем я пришёл к Ним? Они же меня так хотели? Неужели я ошибся? Пустите меня, пустите! Я уйду, я не хочу с вами!!!»

Прежде чем улететь насовсем, оглядываюсь. Я никогда не видел лица этой женщины. Наверное, она красива. Но сейчас золотистые волосы слиплись от пота. Глаза, губы обезображены гримасой страдания. Она что-то выкрикивает мужчине, стоящему около двери. Тот всё порывается уйти, но после каждого выкрика возвращается и резко ей отвечает. Внезапно она замерла, прислушиваясь к себе. На её лице отразились ужас, боль, растерянность… Отвернувшись, судорожно опирается рукой о стол, закусив губу. Мужчина постоял у двери и вышел.

Женщина лежит на полу навзничь. Она застыла, раскинув руки в неловком изломе. Какое у неё сейчас красивое и спокойное лицо! Мне так хочется быть с ней как можно дольше. Ведь и она звала меня, ждала, просила, чтобы я пришёл к ней. Если я улечу, она никогда меня не увидит, останется совсем одна… Может быть, не торопиться?..

Я остаюсь.

…Санки грохочут полозьями по ступенькам. Я тащу их за собой на длинной верёвке. Они переворачиваются с боку на бок и каждый раз издают новый звук. Жаль, что до второго этажа мало ступенек, а то бы на скрежет и грохот, которые я произвожу, сбежался весь подъезд. Мне нравится, когда на меня все смотрят. Ещё больше нравится, когда ко мне подходят разные дяди. Ещё не глядя на них, я знаю, хороший дядя или плохой. От плохого сразу ухожу. Нет, он, наверно, не понимает, что я ухожу именно от него, плохого. Я уезжаю на паровозике или строю снежную крепость. Или начинаю лепить снежки и бросаться ими в дерево или ворону. В ребятишек я бросать боюсь. Лучше не привлекать к себе их внимание. Они и так любят повалить меня на бок и катить по снегу. Они, наверно, думают, что сейчас на мою толстую шубку налипнет много снега и я стану снеговиком. При мысли, что мне в нос вставят морковку, а на голову наденут ведро, начинаю кричать от страха.

Собственный крик заводит меня ещё сильнее. Он звучит так жалобно! Мне становится жалко себя, и я плачу навзрыд. Слёзы застилают моё лицо. На морозе они застывают и оттягивают кожу на щеках.

Ребятишки разбегаются. Иногда на мой крик приходит кто-то из взрослых, ставит меня на ноги, достаёт из кармана шубки платочек и утирает мне лицо. Я, похлюпав носом, успокаиваюсь. Когда никто не поднимает меня, реву ревмя, бегу в подъезд и по пути кричу, что обо всём расскажу маме. Только я знаю, что маме не скажу ничего. Не хочу её расстраивать. Она сейчас очень занята: ей надо шить, пока я гуляю.

Иногда во дворе появляется один хороший дядя. Я тихонько за ним наблюдаю — поворачиваюсь лицом, хочу, чтобы он непременно подошёл ко мне, а не к какому-нибудь другому мальчику. Вожу перед ним свой паровозик, надувая губы, издаю громкое «ту-ту-ту-у». Если я ему понравлюсь, он обязательно подойдёт ко мне, спросит что-нибудь. Он всегда спрашивает одно и то же: «Куда ты едешь? Какая тут станция? Какие товары везёшь?» Когда не знаю, что сказать, или отвечать неохота, я ещё громче тутукаю… Мне не вопросы его нужны, мне нравится, когда он смотрит ласково и разговаривает со мной, как со взрослым.

Дома я с удивлением обнаруживаю, что никто не напоминает мне, чтобы я грохотал в квартире потише, чтобы обмёл снег с валенок и с шубы. Мама всегда кричит мне из комнаты или из кухни, когда занята. А если уже освободилась, то выскакивает на мой грохот, всплескивает руками, ощутив мокрые насквозь варежки. Тормошит, стаскивает всю одежду. Потом подхватывает и несёт в комнату, без конца целуя в холодные румяные щёки. Я бы тыщу раз весь вываливался в снегу, весь бы намокал, только бы мама вот так хватала меня снова и снова.

Мама несёт меня в ванную, а оттуда не в комнату, а в кухню. Кухня у нас общая. В ней три стола. Один наш — справа у окна, у двери — бабы Любы, и слева в углу — тёти Нюры. Мама усаживает меня на табурет и шепчет на ухо: — Женечка! Сиди тихо! Я сейчас за тобой приду. Тебя ждёт сюрприз!

Ну конечно! Скоро Новый год! Все говорят о сюрпризах. Мы с мамой ещё не оставались вдвоём на Новый год. То ходили к кому-то в гости, то к нам приходили врачи из маминой больницы.

Мама варила холодец, фаршировала карпа и делала салат «Оливье». Такая вкуснотища! Но покушаешь — и забудешь, а вот новую игрушку получить — это да! Новые игрушки у меня появляются редко, и я всегда помню, кто и когда их подарил. Скорее бы сюрпризы!

Наша комната длинная и узкая. Бочком продвигаюсь к своему топчанчику между диваном, на котором спит мама, и шкафом. Около окна обычно стоит небольшой стол. Но сейчас стола нет. Вместо него, закрывая собой окно, расположилась украшенная ёлка!