Воле Шойинка - Интерпретаторы

— Если бы он был постарше, женщины так бы не увивались вокруг него, — хихикнул Ласунвон.

— Согласись, он недурен, — сказала Дехайнва. — Отойди-ка, а то в этом шабаше я могу заплясать с тобой.

— Попробуй счастья, попляши со всеми, — сказал Саго.

— Нет, милый, лучше не рисковать.

И прежде, чем они осознали это, чаша была перед ними, и Ной опустился на колени.

— Это переходит все границы, — прошипел Ласунвон.

Апостолы стеной ограждали гостей от разбушевавшихся женщин. Более того, для них было приготовлено чистое полотенце, и с трогательной нежностью Ной стал омывать ноги Дехайнве.

— Ты взволнована, дорогая? — шепнул Саго.

— По крайней мере, его руки нежнее твоих, — был ответ.

Настала очередь Саго, потом Банделе. Ласунвон корчился и проклинал себя, что ввязался в эту дурацкую историю.

— Но что плохого в том, что тебе моют ноги? — спросил Банделе.

— Не люблю, вот и все.

— Нечего жаловаться, — сказал Кола, — нам оказывают честь.

Когда чаша дошла до Эгбо, апостолы молили и возмущались, но тот наотрез отказался. Он ничего не объяснял и только качал головой.

Чаша в сопровождении апостолов направилась дальше. Одержимая женщина стала выкрикивать прорицания, что не помешало триумфальному шествию Ноя по церкви. Два апостола остались с пророчицей, другие прокладывали дорогу в праздничном сборище.

Огромный крест, который они заметили, как только вошли в церковь, люди взвалили на спину Ною и, вознесенные пением и колоколами, поплыли кругами по церкви, останавливаясь у дверей для краткой молитвы. Когда Ной уставал, апостолы забирали у него крест и несли его сами, чтобы дать ему передышку. Это был, несомненно, очень тяжелый крест, и Лазарь, приблизившись, впервые заговорил, обращаясь только к гостям:

— Это один из немногих вкладов в церковь. Один из братьев, плотник, изготовил его для Господа нашего. А жена его расшила занавеси — вы обратили внимание на изображения двух святых?

Ной закончил седьмой круг, когда один из апостолов подбежал к Лазарю.

Эгбо слышал вопли одержимой, звук иноприродных голосов и громкую одышку. Она боролась с тремя мужчинами и одной женщиной, но им противостояло сорок вселившихся в нее демонов. Когда они выходили из церкви, женщина внезапно скрючилась, как зародыш, подпрыгнула в воздух и распростерлась на полу. Не имеющие названия муки превращали ее в подобие стальной пружины. Она была червем, насекомым, улиткой, скорпионом. Пена пузырилась у ее губ. Она извивалась и жалила как змея. Эгбо вышел первым. Он не раз видел подобные зрелища, и они всегда вызывали в нем глубокое отвращение. Так корчится раненый удав. В такие минуты Эгбо мечтал о проясненной радости и возвышенной страсти.

Юная дева Эла. Преображенные морщины Орисанлы. Успокоенные тела и неземная радость в глазах. Ласковый шепот незримо присутствующего божества. Это влекло его, а не судороги обезображенного тела.

Саго покачивал головой.

— Порой мне не верится, что это тот самый воришка. Может быть, это не он, а может, тогда в толпе он был слишком напуган.

Довольный Лазарь закивал головой.

— Я рад, что вы заметили перемену. Ваше мнение для меня очень важно.

— А мне не нравится новый апостол, — сказал Эгбо. — Он выглядит не преображенным, а подавленным. Его чистота — обман. В нем нет внутреннего свечения, лишь отражение зелотских пламен.

Лазарь слушал с раскрытым ртом.

— Вы ошибаетесь. В этом юноше Дух Святой.

— Я не люблю отступничества, — сказал Эгбо. — У него гладкое медное лицо отступника.

— Что это еще за дикая мысль? — возмутился Банделе.

— Я согласен с Эгбо, — сказал Кола. — Я написал бы его как Христа.

— Ты хочешь сказать, Иуду, — поправила Дехайнва.

— Нет, Христа-Отступника.

— Погоди. Договаривай до конца.

— Ни к чему, — возразил Эгбо. — Кола только ищет слова. Но хочет сказать не то же, что я. Когда я говорю отступник, я имею в виду Иуду.

— А я Христа. Таким бы я хотел написать Ноя.

— Не могли бы вы подождать со своим кощунством, пока мы уедем отсюда?

— Ты что, на старости лет решил стать лицемером? С каких пор?

— Не в том дело, — сказал Банделе. — Зачем это все говорить при Лазаре?

Лазарь, смотревший все время в дверь церкви, повернулся к ним и сказал:

— Прошу вас, не думайте, будто я против откровенности. В конце концов, каждый приходит к Богу неверующим. Наш долг показать ему свет.

Еще один апостол выбежал из церкви и начал настоятельно звать Лазаря.

— Я сейчас вернусь. Надо помочь одержимой. — И он скрылся за дверью.

— Я согласен с Банделе, — сказал Саго. — Нам следовало бы подождать, когда он уйдет.

— А я не люблю отступников, — повторил Эгбо.

— Я сам не люблю, ну и что? Я видел, как люди на Оингбо преследовали мальчишку, но и тогда он не был столь жалким, как теперь. В руках Лазаря он стал куском сырой глины.

— Поедем домой, — попросила Дехайнва, — Мне тут не по себе.

— М-да, не знаю, что нужно Лазарю, но мой редактор с радостью предоставит центральный разворот в воскресном издании материалу о необычном пророке.

— И это все? — взглянул на него Банделе.

— Что значит все?

— Ничего, не важно.

— Нет-нет, продолжай. Что у тебя на уме?

— Ничего.

— Кола, почему бы тебе и впрямь не написать его? Тогда бы я вставил снимок с картины в полосу... Не знаю, как бы я это обыграл, — я пока что только прикидываю.

Кола покачал головой.

— Нет. Я бы написал его не на кресте и вообще без бутафории. Я увидел в нем Эсумаре. Посредника. Обетование, ложное обетование, обетование отступника. Я подумал об этом, когда Лазарь окрестил его Ноем. У него чистота цветной фотографии.

— Да-да, — пробормотал Эгбо, — и такая же пустопорожность.

В голосе Банделе звучала насмешка:

— Саго собрал материал. Кола заполнил еще одну божественную пустоту на холсте, а что ты извлек из этого, Эгбо?

— Что ты сам извлек из этого? — возмутился Эгбо.

— Знание нового поколения истолкователей.

Саго взорвался:

— Брось свое идиотское самомнение. От него и святой взбесится.

— Осторожней. Просто будь осторожней. Когда создаешь свой собственный миф, не распространяй чужой, он может оказаться опаснее твоего.

— Так чья же теперь очередь?

— Лазаря. Не навязывай людям его миф.

— А что тут такого?

— Видишь ли, ты даже ничего не пытался узнать. Он ведь позвал тебя. Ты не подумал зачем? Или ты поверил, что речь идет лишь о строительстве новой церкви?

— А что еще ему надо? Он хочет рекламы. Все местные пророки хотят рекламы. Это неплохой бизнес.

Банделе покачал головой.

— Я видел его лицо, когда Банделе сказал, что хотел бы написать Ноя в виде Христа.

— Я тоже видел, — согласился Саго. — Но почему бы и нет? Если он хочет творить царей, а не сам садиться на трон, это делает честь его интеллекту. Я говорю тебе, для меня он все интереснее и интереснее.