Воле Шойинка - Интерпретаторы

— Боитесь собак? Они не кусаются.

— На всякий случай.

— Вы боитесь собак?

— Нет. Но меня кусали.

— Меня тоже, но при других обстоятельствах. В моем родном городе один белый дурак натравил на меня собаку. — Он рассмеялся, смакуя изумление Саго. — Вы ошиблись, как и многие. Я негр. На одну четверть. — Он улыбнулся. — Лучше бы побольше.

— Я много видел таких в Штатах.

— Вы были в Штатах? — Пришел черед изумляться Голдеру.

— Довольно долго.

— И как это вас до сих пор не привели ко мне? — Голос его перешел на фальцет: — «Вы были в Штатах? Вам непременно надо познакомиться с Джо Голдером. Очарова-а-а-тельный человечек. У него чу-у-удный тенор».

— Вы поете?

— Рано или поздно вы бы об этом узнали. Увы, я люблю петь и думаю, что у меня действительно хороший голос. Говорят, лучший тенор в университете. Обычно так считают женщины. Усталые домохозяйки не понимают, что я хожу на занятия хора ради пения, а не для выпивки и болтовни. — Он опять возбуждался. — У меня в квартире пианино, и они считают своим долгом забегать ко мне, чтобы порепетировать. И не важно, что я их каждый раз гоню, они решили взять меня измором. Если я чего-то не переношу, так это женского пения у себя дома. Это невыносимое вмешательство в мою жизнь. Я ревностно берегу одиночество и не могу допустить вторжения дур, считающих это в порядке вещей...

Когда они свернули на только что асфальтированную дорогу, природа тишины вокруг них резко переменилась. Это была более не тишина уснувших домов, но мертвый груз, третий спутник, чье присутствие угнетало. Она исходила из тусклых кустов, из влажных корней выкорчеванных, но живых еще пальм, от черного полога жабьей икры на речке. Несмотря на урчанье жаб это была совершенная тишина. И Саго улыбнулся ей улыбкой удовлетворенного дефеканта.

— Вы улыбаетесь, — на минуту вторгся в его сознание Джо Голдер. — Вы любите молчать, — сказал Джо Голдер.

— Да?

— Я говорю, что вы любите молчать. Вы ничего не говорите, а улыбаетесь про себя.

— Разве?

— Да. О чем вы думали?

— О метафизике дефекантства.

— О да, благодарю вас.

Они шли дальше в тишине, обволакивавшей Саго. Сознание его постепенно опустошалось. В присутствии Джо Голдера это было оплошностью.

— О чем вы думаете?

Саго не ответил.

Безразличный к блаженной умиротворенности Саго, Джо Голдер пытался влезть ему в душу. Саго искренне желал, чтобы его собеседник умолк. Он не мог понять, как такой, казалось бы, чуткий человек не реагирует на осьминогову летаргию ночи. Голдер продолжал разрушать очарование тишины барабанным боем бесчисленных жалоб.

Джо Голдер жил в самом высоком и самом новом доме нового квартала, находившегося в наибольшем удалении от университетского центра. Без труда он получил квартиру на верхнем этаже, ибо никто, кроме него, не хотел в ней жить.

— Здесь восемь пролетов, так что не торопитесь. Я надеялся, что это хоть как-нибудь отпугнет незваных гостей.

— Как же вы доставили наверх пианино?

— Так же, как на первый этаж. Только пришлось постараться.

Он вставил ключ в замочную скважину.

— У меня нет друзей. Многие говорят, что Джо Голдер — их друг; это самообман. Чужие люди приходят ко мне и говорят; «Вчера я встретил вашего друга»...

— Но это всего лишь обычные, ничего не значащие слова, — Саго начинал сердиться.

Перед ним висел портрет пожилой женщины. Все остальное пространство стены занимали книги в элегантных одинаковых переплетах.

— Я работал в библиотеке. В Париже. Вы были во Франции? Были? Я забирал все книги, которые списывали. Иногда их распродавали почти задаром, и я покупал. Отдавал в переплет. Я брал все книги подряд. Главная моя страсть — музыка, потом — книги.

Комната выглядела столь изысканно, что Саго не сразу осмелился сесть. Но несмотря на алюминиевый с холщовым сиденьем стул и низкий журнальный столик, несмотря на кубистский рисунок на занавесках, Саго вошел в отдаленный, чопорный, старомодный мир. На пианино стояли два бронзовых подсвечника с красными свечами...

— Ради бога, не издевайтесь над древностью... Все американцы издеваются.

— На ней проставлена дата, — сказал Саго, рассматривая прихотливые линии.

На пианино лежала овальная салфетка, на ней в овальной рамке фотография, отец и мать.

— Да, они кажутся совершенно белыми, хотя отец наполовину негр. Он смылся прежде, чем я появился на свет. Но все оказалось в порядке, и он вернулся.

— Что же было потом?

— Ничего. Пятнадцать лет. А потом прошлое одолело его. — Он помолчал. — Его нет в живых. Самоубийство. Быть может, вы ужаснетесь, когда узнаете, что довел его до этого я. Я стыдился его и не скрывал этого. У него на глазах я покрывал свою плоть плевками, потому что она произошла от него... Я был юн...

На пианино стояли фигурки, одна из них — Будды.

— Агат? — поинтересовался Саго. Голдер сказал, что не знает. На полочке сидели три медные обезьянки.

Внимание Саго привлекла каминная доска.

— Она ездит со мной повсюду, — объяснил Голдер. — Я сам ее сделал. У меня довольно странные прихоти. Есть вещи, без которых я не могу жить.

Абажур на пианино представлял собой причудливое переплетение черных тростинок. Другой точно такой же лежал на каминной доске.

— Я хотел превратить его в аквариум.

Саго подивился, как это можно сделать, но не стал спрашивать.

— Чего вы хотите? Кофе или чего-нибудь покрепче?

— Мне просто хочется пить. У вас есть пиво?

— Вы хмуритесь. В чем дело?

— Хмурюсь?

— Да, сильно.

— Не знаю. Мне здесь как-то не по себе. Слишком спокойно. Беспокойный покой. Отчего это?

Голдер даже не улыбнулся. Наоборот, лицо его стало жестким.

— Что вы хотите сказать? Что у вас на уме? Говорите!

— Не знаю. Дайте мне пива. — И Саго вышел на балкон.

Внизу лежал призрачный город, смерзшиеся простыни ржавчины и серебряные заплаты. Лес был мелок, и лишь верхушки деревьев казались в натуральную величину. Речка, через которую они переходили, была похожа на выброшенную веревку, корни пальм — на клубни. Такой это был высокий этаж. Лишь светлячок, усевшийся на перила рядом с часами Саго, был реален и равен ему. Два часа ночи.

— О чем вы думаете? — Голос звучал резко и требовательно. — Вы ведь о чем-то думаете.

— Разве?

— Вы снова нахмурились. Отчего? Отчего вы все время хмуритесь?

Саго постарался честно припомнить, о чем он думал, но не пришел ни к чему. Тишина подавила его, и напряжение мысли сменилось усталостью. Он забыл о существовании Голдера.

— Что ж, если вы так долго не можете вспомнить, о чем вы думали...

Саго очнулся.

— Простите. Я, кажется, не способен думать.

Так повторялось четыре-пять раз. Голдер был очень настойчив, а Саго не мог прийти в себя, чтобы отразить нападки. Он чувствовал себя так, словно позвал гостей, а сам уснул, и ощущение неловкости не покидало его.