Андрей Никулин - Я - АЛКАШ

Я вынул уже тёплую бутылку из пакета, из кармана шорт достал зажигалку и с её помощью сковырнул крышку. Пиво было дерьмовым, но «за не имением горничной...». Выдув бутылку за один присест, я достал из мятой пачки сигарету без фильтра – хороших сигарет я уже давно не имел, – и закурил. «Работу надо искать. Грузчиком куда-нибудь не далеко от дома. На вино хватит. В какой-нибудь магазин надо сунуться, к продуктам поближе», - я медленно затягивался, разглядывая прибывающих на пляж людей. Народ подходил поодиночке, и целыми компаниями, и скоро уже надо будет линять отсюда. Терпеть не могу визга детей и лая купающихся собак.

- Я бутылочку заберу? - услышал я за спиной.

- Бери, бери, - я отдал пустую тару старушке с большой сумкой. Такими вот баулами «челноки» возят барахло из Турций, и всяких там Индий. Бабулька тоже была неизменным атрибутом пляжа. «Как она таскает эту сумку, когда полностью её затарит?», - этот вопрос меня почему-то всегда очень волновал. Я достал из пакета тетрадь и прочитал свои последние записи.

Да, да. Я начал писать книгу. Это конечно очень смешно звучит, и поэтому ни кто, ни когда не узнает, что я пишу книгу. Началось это ещё зимой, когда мои заморочки с ментами были в самом разгаре. Как-то придя домой, после очередного свидания с госпожой следовательшей мне ужасно захотелось написать письмо… кому вы думаете? Хрен, когда догадаетесь! Жириновскому Владимиру Вольфовичу, во как! Почему именно ему? Да потому что ещё за год до этого я, как-то слоняясь без дела по центральной площади нашего города, случайно наткнулся на офис ЛДПР. Скорее из хулиганства и из-за того, что у меня было отличное настроение, а я удачно в тот день сдал на рынке видеокассеты, и потому уже принял на грудь, а в кармане у меня ещё оставалась приличная сумма, которая мне позволяла не думать с содроганием об утренним похмелье хотя бы дня три, я зашёл в здание. Оглядевшись, я сообщил первому попавшемуся мне навстречу партийному работнику, что просто умираю от того, что хочу влиться в ряды либеральных демократов. Тот, а это был какой-то плюгавенький мужичишка, обалдел от моей решительности и посоветовал прийти завтра с фотографией для членского билета, чтобы оформить мои отношения с партией. Напоследок он всучил мне кучу всяких партийных газет и прокламаций, которые тут же отправились в мусорный контейнер, как только я вышел из партийного офиса. На следующий день, опять же в изрядном подпитии, я явился, сжимая в руке свою фотографию. Нашлась в моём письменном столе фотка, сделанная, наверное, ещё на пропуск для моей последней работы, то есть лет восемь назад. Буквально через полчаса я был принят в ряды партии, плюгавый долго тряс мою руку, но на мой вопрос – «чем я могу помочь партии?!», почему-то замялся, и, сунув мне в руку бумажку с телефоном районного лидера, поспешно ретировался.

Я потом звонил по этому телефону, спрашивал, а не нужны ли люди для пикетов и демонстраций, и сколько за это «получают». «Районный лидер» ответил, что участвовать можно, но только на добровольной основе и бесплатно. После такого ответа интерес к партийной работе у меня пропал. Но вот тогда зимой мне почему-то очень захотелось написать это письмо, лично В.В.Ж. И ведь написал! И отправил. И получил ответ. Ответ, наверняка, стандартный и отсылается всем, таким же мудакам, как и я. Но когда я получил ответ и прочитал, то мне показалось, что мой стиль оценили по достоинству. Конечно, такому восприятию способствовал «боярышник», которым, я в то время очень, скажем так, злоупотреблял. И, тем не менее, я начал писать. Я решил описать свою жизнь: как и почему у меня всё так сложилось, как сложилось. Не больше, не меньше. Как я стал пить, что стало причиной, и какие последствия. И как-то, знаете ли, втянулся в это дело. И теперь как путный писатель везде таскал с собой тетрадь и записывал пришедшие в голову мысли. А так как мыслишки приходили в разгорячённую спиртным голову, то записи были резкими и в основном матерными. К тому же часто с утра разобрать то, что я писал перед тем как окончательно отрубиться, порой не представляло никакой возможности. Но я писал! Жизнь получила хотя бы какой-то смысл. Порой я просиживал целую ночь, выводя буквы на бумаге нетвёрдой рукой. Иногда лил слёзы над тем, что написал – так мне становилось жалко себя! Но всегда, прежде чем срубиться, инстинкт подсказывал мне, что надо сначала спрятать свои записи. Насмешек и кривых улыбочек я боялся больше, чем утра без похмелки. Я прятал тетрадку так, что порой сам не мог её найти, хотя в моём лежбище и не так много было укромных уголков. Прятал, а потом находил и продолжал упорно записывать свои бредовые мысли. Вот такой вот парадокс: штампованный ответ из канцелярии партийного лидера подвигнул алкоголика на написание книги о себе!

Но на пляже, в окружении громкоговорящей толпы писать мне совсем не удавалось, и тетрадь с собой я таскал просто так, по инерции. Вот и сегодня полистав записки я снова спрятал тетрадь в пакет, достал вторую бутылку – надо было срочно выпить, пока солнце не превратило и без того дерьмовое пиво в окончательную бурду. Пока я пил вторую бутылку бабка с баулом тихонечко дожидалась, пока я освобожу вожделенную тару. Долго ей ждать не пришлось. Я бутылку водки из горла выпиваю, не задумываясь, а тут какое-то пиво.

Солнце начинало палить уже совсем нестерпимо, и я решил ещё раз окунуться, а потом уж и домой. По моим расчётам мать должна была скоро уйти, и мне представится шанс что-нибудь стащить из холодильника. Есть в открытую, мне, не то чтобы совесть не позволяла, как говорится у меня уже «вместо совести хуй вырос», но каждый раз выслушивать попрёки, что я ем не заработанное, право дело надоело. Потому я питался только тогда, когда никого не было дома, или по ночам. Старался, есть только самое дешёвое, и то чего было много. Ну, например макароны там, прямо из кастрюли, или маленький кусочек колбасы, если батон был большим, и мой отрезанный кусочек оставался незамеченным. Когда у меня были деньги – иногда удавалось как-то и где-то перехватить, – то я покупал бульонные кубики и жрал бульон с батоном, иногда тратился на плавленые сырки или дешёвые пельмени, но это было большой редкостью. Самое смешное, что организм привык к малому количеству еды и я почти не испытывал чувства голода. Вот с куревом было сложнее, но тут мать всё-таки сжаливалась надо мной и давала мне денег на одну пачку «примы» в день.

Я быстренько искупнулся и когда стал собирать свои шмотки, то явственно поймал на себе взгляд женщины в панаме. Но, господи, что я мог ей и себе предложить! Нищеброд и алкаш, с трудом наскребавший с утра на две бутылки дрянного пива! Да и то, чтобы иметь сегодня эти деньги, вчера потребовалось соврать о том, что мне нужно срочно съездить на собеседование – я порой закидывал такие удочки, ну типа ищу работу, - и получить под это дело денег на проезд, а потом болтаться три часа по микрорайону изображая эту самую поездку. А пару дней назад, с утра, также маясь от перманентного похмелья (это состояние было всегда, и неважно, сколько я перед этим выпил, и пил ли вообще!) напроситься к тётке в гости, чтобы сдать бутылки, которые у них скопились, простоять два часа на солнцепеке в очереди к приёмному пункту. Я виновато улыбнулся женщине и, собрав свои жалкие тряпки в руку, поплёлся с пляжа. Девчонки-тинейджерки свободно лежали на спине, разбросав свои чудные грудки.