Александр Трапезников - Похождения проклятых

Воображение у меня развито хорошо. Мысли сразу заработали в таком направлении: оба они тоже заняты теми же поисками, что и мы. Логика моя заключалась в следующем. Да, какое-то время, причем весьма длительное, святые мощи благоверного князя действительно пребывали у Василия Пантелеевича Скатова. Об этом прямо говорил Матвей Иванович. Кремль, хотя бы перед смертью, сказал правду. (Опять двусмысленность получилась, но я не виноват: такая уж у него фамилия фиговая; но я сомневаюсь, что нынешний Кремль разродится правдой вообще когда-нибудь.) Но почему мы столь уверены, что они сейчас находятся именно у Ольги Ухтомской? Мало ли что у нее могло храниться в сундучке! Или же что об этой тайне непременно знает Агафья Максимовна и выведет нас на нужный след?

А ведь Василий Пантелеевич мог открыться своей дочери. Как самому близкому существу. И очень даже вполне. Она вроде тоже весьма набожная. Икона в доме мироточит. Не случайно же? А мог, чувствуя приближение своего конца, поведать о том доктору Брежневу. Если не специально, то, допустим, в беспамятстве? Тоже возможно. А если не в бреду, то, значит, выхода другого не было: дочь далеко, никого из близких рядом, один врач. А что он за фигура такая? И почему все-таки они вместе? Ищут святые мощи? Знают о тайнике? Или уже нашли? Загадка.

Вопросов было много, а ответов не прибавлялось. Я решил пройти немного вперед, к высохшему руслу речушки и заглянуть за строительные пирамиды. Что там такого интересного, что привлекло внимание еще одних следопытов? Если, конечно, они не просто прогуливались в дальних окрестностях Нового Иерусалима, избегая посторонних глаз. Что тоже вполне естественно, когда требуется обсудить какой-то важный вопрос или проблему.

Я очутился на забетонированной площадке, где было полно всякого мусора. Залежи кирпичей, плиты, металлический хлам, помятые ржавые ведра, рваные рукавицы, черенки от лопат, даже кабина от грузовика, с открытой дверцей. Я подошел поближе и заглянул внутрь. Почему-то я был уверен, что обнаружу там нечто, что прольет свет на мои блуждания в потемках. И не ошибся, хотя едва не получил инфаркт…

В кабине лежал человек, заброшенный ватными телогрейками. То, что это действительно человек, я определил по высовывающимся из-под барахла ногам по щиколотки. И не просто человек, а женщина, поскольку ноги были в дамских туфлях, правда очень стоптанных. Агафья Максимовна! — сразу же подумал я. И, разумеется, мертва, так как никаких видимых признаков жизни я не обнаружил. Так вот какое злодейство здесь произошло! Лоб мой покрылся испариной, а сердце билось столь отчаянно, словно готово было сломать прутья ребер и вырваться наружу. Я уже протянул руку, чтобы откинуть ватную телогрейку с лица жертвы, как чья-то другая рука легла мне на плечо.

И вот тут-то я едва не получил инфаркт, поскольку кто-то гаркнул мне в самое ухо:

— Ты чего это к моей бабе лезешь?!

Откинувшись в сторону, я увидел перед собой пропитую морду с щетиной и фонарем под глазом. Оживился и манекен, лежавший под рваными ватниками. Оттуда тоже высунулась весьма неприятная харя, да еще ярко размалеванная дешевой косметикой. Теперь оба они стали на меня орать, обвиняя во всех смертных грехах, но главное, в том, что это именно я спер у них только что бутылку портвейна.

— Ну здесь же она стояла, здесь! — кричал бомж, тыкая рукой в кабину грузовика. — Зараза, ты выпил?

Ему вторила его подруга:

— Он! Кто же еще? Не я же! Я не могла, детьми клянусь! Я тебе оставила, а он подкрался и вылакал! И меня ссильничал. Кажется.

— От, зараза! А я теперь че пить буду? Отойти нельзя. Ну как жить дальше?

На этот вопрос я ему ответить не мог, но протянул рублей сорок. В виде компенсации, как грант для развития философского учения о смысле бытия.

— Другие тут ошивались, они и сперли, — сказал я напоследок, с нехорошим злорадством подумав о докторе Брежневе и его спутнице.

— Благодарствую, барин! — тотчас же утихомирился бомж и поспешил в сторону видневшихся поселковых крыш. Подруга его кокетливо предложила обождать, пока он вернется, да выпить мировую. Но я уже не менее торопливо зашагал обратно.

И все же меня не покидала уверенность, что я прав. Даже несмотря на эту досадную оплошность. Уверенность в том, что параллельно с нами поисками заняты не только путинцы и бандюганы, кураторы и академики, но и доктор Брежнев с дочерью Скатова, а также, вероятнее всего, и Яков. А может быть, и еще кто-то… Интересы слишком многих людей тут пересекались и сходились, как в точке Истины, на графическом полотне нынешнего времени. Одним нужен был драгоценный крест в его материальном значении, другим — сакральные святые мощи, как мистический символ властвования, третьим — возвращение их в лоно православной церкви, четвертым, возможно, полное их уничтожение, как опять же знаковое и окончательное разрушение России: убрав начало, положишь и конец всему.

Но кто и какую роль играет во всей этой голограмме? Кто враг явный, а кто скрытый, на кого можно опереться в качестве союзника, с кем заключить временное перемирие, кого опасаться в первую очередь? Если сама Ольга Ухтомская, доктор Брежнев и дочь Скатова вызывали у меня кое-какие сомнения и недоверчивость, то Яков и стоящие за ним тени были попросту страшны; кремлевские кураторы — непонятны, неопределенны, а академики изящной словесности — порой даже вызывали потешные чувства, хотя вполне могли наделать массу дырок во лбу и по всему телу. Ежели не по существу дела, то по понятиям. Скорее всего, это именно они разобрались с тетушкой Ольги. Подругу Ажисантову убрали силовики-путинцы, их стиль, службистский. Кремля замочили яковцы, ритуально. Все сходится даже по методике исполнения. В каждом случае работали в своем ключе.

Единственный человек, который вызывал у меня приязнь и доверие — была Агафья Максимовна Сафонова. Но ее еще саму предстояло найти. И хорошо, если живой. В чем я совершенно не был уверен. Особенно после того, как сам едва не получил инфаркт.

Все дальнейшие события, и в этот день и в два последующих, показали, что мыслил я в правильном направлении и был недалек от истины.

Минут через двадцать у меня произошла встреча с другой парой, которая носила не менее загадочный характер. А может быть, даже еще больший, поскольку тут уже вообще было нечто мистическое. Я возвращался к Воскресенскому монастырю, где меня должны были ждать Алексей с Машей, как на дорожке мне попались две быстро идущие девушки. Головы их были покрыты темными платками, а взгляды опущены. Словом, ничего особенного, обычные богомолицы, только что молодые. Я бы и не обратил внимания, если бы не натужное покашливание одной из них. Уже пройдя с несколько десятков метров, я вдруг вспомнил: откуда мне знаком этот кашель? Да и внешность обеих девушек… Ба! Да ведь это же сама столь долго искомая нам Ухтомская! Позвольте, но кто же рядом с ней? Тут у меня вновь забегали мурашки по телу. Как тогда, когда я заглядывал в кабину грузовика. Я отчетливо вспомнил фотографию и двух запечатленных на ней подруг. Ухтомскую и Ажисантову. Но она же погибла, ее сбила машина? И даже кремирована. Голова моя, надо признаться, пошла кругом. Не часто встретишь разгуливающих покойников, да еще восставших из пепла. Это будет почище Грабовского и покруче Фауста Гёте! Тут все наяву. Ежели я на сей раз не получил какой-нибудь инсульт, то только потому, что и инфаркта-то оказался недостоин. Оба эти злодея, со странными неславянскими фамилиями, презрительно отвернулись от меня.