Уильям Кеннеди - Железный бурьян

— Я рад, что ты встал на путь исправления.

— Ага, — сказал Френсис.

— А ты как, маленькая леди?

— Я — совершенно восхитительно, — сказала Элен.

— Если хочешь, Френсис, для тебя, кажется, нашлась работа.

— Я сегодня работал на кладбище.

— Отлично.

— Не скажу, что всю жизнь мечтал копать землю.

— Может быть, новая окажется лучше. Сегодня заходил старьевщик Росскам — ищет помощника старик. Я ему иногда посылаю людей и вспомнил про тебя. Если всерьез хочешь покончить с пьянкой, сможешь прилично подзаработать.

— Старьевщик, — сказал Френсис. — А работа какая?

— Ездить по домам с тележкой. Росскам покупает тряпье, бутылки, лом, бумагу; мусор не берет. Возит сам, но состарился — ему нужна пара крепких рук.

— Где он?

— На Грин–стрит, под мостом.

— Спасибо, я к нему зайду. А еще буду благодарен, если дадите мне пару носков. Мои совсем сопрели.

— Какой размер?

— Десятый. Да хоть девятый, хоть двенадцатый.

— Найду десятый. А ты, Френсис, хорошую работу не бросай. Рад, что и у тебя все хорошо, маленькая леди.

— У меня все очень хорошо, — сказала Элен. — Исключительно замечательно. — Когда Честер отошел, она сказала: — Рад, говорит, что у тебя все хорошо. У меня все прекрасно, и не хрена мне говорить, что у меня хорошо.

— Не ссорься с ним, — сказал Френсис. — Он мне носки обещал.

— Возьмем пару бутылок? — спросил у него Руди. — А на ночь приткнемся где–нибудь.

— Бутылок? — переспросила Элен.

— Это я утром сказал, — объяснил Френсис. — Нет, никаких бутылок.

— На шесть долларов можем снять комнату и выкупить чемодан, — сказала Элен.

— Шесть я не могу, — сказал Френсис. — Надо дать чего–то адвокату. Два ему дам. Ведь это он мне работу сосватал, а я ему должен полсотни.

— А где собираешься ночевать? — спросила Элен.

— А ты где ночевала?

— Нашла место.

— У Финни в машине?

— Нет, не у Финни. Знаешь же, что больше там не останусь. Ни на одну ночь там больше не останусь.

— А куда ты пойдешь?

— А ты где ночевал?

— Я ночевал в бурьяне, — сказал Френсис.

— А я койку нашла.

— Да где, черт возьми, где?

— У Джека.

— Я думал, ты больше не любишь Джека и Клару.

— Не скажу, что они мои любимцы, но койку они мне дали.

— Это хорошо с их стороны.

Подошел Махоня со второй чашкой кофе и сел напротив Элен. Махоня был толстый, лысый и целыми днями жевал незажженную сигару. В молодости он занимался стрижкой, но когда его жена вынула все их деньги из банка, отравила его собаку и сбежала с парикмахером, которого Махоня, за счет усердия и тупейного таланта, вытеснил с рынка, Махоня запил и кончил бродягой. Однако гребенку и ножницы он носил с собой в доказательство того, что талант его — не вымысел пропойцы, и стриг бродяг за пятнадцать центов, иногда за десять. Он и в приюте продолжал стричь — уже бесплатно.

В 1935 году, вернувшись в Олбани, Френсис познакомился с Махоней, и они не просыхали месяц. А несколько недель назад, когда Френсис снова появился в городе, чтобы регистрироваться за демократов — по пять зеленых за фиктивную душу, — пути его с Махоней вновь пересеклись. Избирательная кампания принесла Френсису 50 долларов и еще 55 осталась должна — но на эти рассчитывать не приходилось. А Махоня теперь был в завязке и полон энергии — заведовал хозяйством в приюте у Честера. Теперь он стал смирным, не пил и не пел, как прежде. Френсис сохранил к нему доброе чувство, но считал его эмоциональным калекой: да, трезв, но какой ценой?

— Видал, кто играет в «Позолоченной клетке»? — спросил Махоня.

— Я газет не читаю.

— Оскар Рио.

— Наш Оскар?

— Он самый.

— Что он делает?

— Бармен–певец. Докатился, а?

— Оскар Рио, который выступал по радио? — спросила Элен.

— Тот самый, — подтвердил Махоня. — Фарт свой пропил, но теперь завязал, работает в баре. Не то, что было, конечно, но хотя бы жив.

— Мы с ним и с Махоней дня три гудели в Нью–Йорке. Так, Махоня?

— Если не неделю, — сказал Махоня. — Счет дням потеряли. Но спел он миллион раз и в каждом месте, где пили, садился за рояль. Такого музыкального выпивохи я в жизни не встречал.

— И я когда–то пела его песни, — сказала Элен. — «Возлюбленный индиец», «Джордж, мой пирожок» и эту красивую, протяжную: «С тобой под персиковым деревом». Он сочинял душевные и добрые, я их все пела, когда еще пела.

— Я не знал, что ты пела, — сказал Махоня.

— Я безусловно пела и превосходно играла на фортепьяно. Пока был жив отец, я училась классической музыке. В Вассаре [5] Вассар — респектабельный колледж в Покипси, штат Нью–Йорк, первоначально — женский. .

— Альберт Эйнштейн был в Вассаре, — сообщил Руди.

— Черт ненормальный, — сказал Френсис.

— Он там речь произносил. Я читал в газете.

— Это могло быть, — сказала Элен. — Там все выступают. Вассар — один из трех лучших институтов в мире.

— Надо пойти проведать Оскара, — сказал Френсис.

— Без меня, — сказал Махоня.

— Нет, — сказала Элен.

— Почему? — спросил Френсис. — Боишься, напьемся, если зайдем поздороваться с приятелем?

— Этого я не боюсь.

— Тогда пойдем. Оскар хороший малый.

— Думаешь, он тебя помнит? — спросил Махоня.

— Может, помнит. Я его помню.

— И я.

— Так пошли.

— Я пить не буду, — сказал Махоня. — Я два года не был в баре.

— Там есть лимонад. Лимонад тебе разрешают?

— Бар, надеюсь, не дорогой? — спросила Элен.

— Смотря что пьешь, — сказал Махоня. — Цены обычные.

— Публика чванливая?

— Бар как бар, в старинном духе. Но половина выручки — от богатых пижонов, которые ходят туда повидать дно.

К ним бодро подошел его преподобие Честер — рот благодушным полумесяцем, широкую грудь расперло добротой — и вручил Френсису пару серых шерстяных носков.

— Примерь.

— Спасибо вам за носки.

— Они хорошие, теплые.

— Как раз то, что нужно. Мои совсем сносились.

— Молодец, что не пьешь. И выглядишь сегодня свежее.

— Это у меня маска для Хэллоуина.

— Не надо себя принижать. Не теряй веры.

Открылась входная дверь, и в проеме возник худенький молодой человек с рыжими вихрами и в бифокальных очках. На нем было синее пальто размера на два меньше положенного. Он стоял прямо под лампой, не отбрасывая тени, и держался за дверную ручку.

— Дверь закрой! — крикнул Махоня.

Молодой человек сделал еще шаг и захлопнул дверь. Испуганный кроличий взгляд его бегал по помещению, лицо было как треснутая тарелка.

— Кранты ему, — сказал Махоня.

Священник решительно подошел к двери, остановился вплотную к пришельцу, вгляделся, принюхался.

— Ты пьян.

— Пару всего принял.

— Э, нет. Это уже через край.

— Честное слово, — сказал молодой человек. — Две бутылки пива.