Уве Телькамп - Башня. Истории с затонувшей земли. (Отрывки из романа)

расстегнуть кнопки на ярмарочном пальто

элегантно взглянуть на потолок, одновременно облизывая сухие губы

изобразить приступ кашля

наклониться

не забыть залиться краской смущения

усилить кашель

запахнуть полы пальто

прикрыть глаза, и… —

прочь

прочь

прочь

(«Эй, вы там, что вы себе позволяете? — «Но, вы… вы ведь прежде смотрели на такое сквозь пальцы?» Скандал. Тебе, конечно, помогут, отвлекут от тебя внимание. Только не дай бог, чтобы тебя раскололи как члена группы, иначе — запрет на посещение ярмарки. Запрет на посещение ярмарки = катастрофе. Катастрофа = попрекам на обратном пути: «Ты бы заполучил книгу, не поведи ты себя так глупо!» Но вот уже Барбара, вскрикнув, оседает на пол. Внезапный обморок. «Спасибо, мне уже лучше». Мальтакус и Теерваген тем временем улизнули. Добыча: Исаак Дойчер, «Сталин» {29} 29 Исаак Дойчер (1907-1967) — польский историк и публицист, в 1939 г. эмигрировал в Англию. Самые известные его работы — трехтомная биография Льва Троцкого (1954-1963) и книга «Сталин. Политическая биография» (1966; второе расширенное немецкое издание — 1978). ; Александр Солженицын, «Архипелаг ГУЛАГ», первая часть; Антология «Писатели против атомного оружия»; Фридрих Ницше, «Почему я так умен» {30} 30 «Почему я так умен» — название главы в последней книге Фридриха Ницше «Ecce homo». . Снаружи: первый раунд благополучно закончился. Успокоительные таблетки из аптечки Ульриха. «Едва-едва в тюрягу не загремели, господин профессор!» — «Но дело того стоило!» — «Вы уже приготовили список, кто и когда будет выступать с докладами?» По глотку из фляги с чаем. Сравнение содержимого пакетов, контрольная проверка «сутан». Отдышаться. И — на второй раунд.)

То был год апокалипсиса. Почти все выставленные на ярмарке книги так или иначе затрагивали тему мировых катастроф. Леса умирали. Создавались пусковые установки для ракет «Першинг» и «Круиз», уже был подписан договор ОСВ-2 {31} 31 Договор об ограничении стратегических вооружений, подписанный в Вене 18 июня 1979 г. Леонидом Брежневым и президентом США Джимми Картером. и разрабатывалась программа «Звездных войн»; взрывных материалов, хранящихся в мире, с лихвой хватило бы, чтобы несколько раз подряд взорвать земной шар. Настроение у посетителей ярмарки было подавленное; редакторы, издатели, авторы: все они исполнились мрачной решимости умереть. Кто-то поднял бокал и пожелал себе, по крайней мере, встретить гибель на вечерней заре у порога своего тосканского домика: тогда, мол, ему не будет так страшно!

<���…>

Время выпало из времени… — и состарилось. Время оставалось временем на часах без стрелок. У верхнего времени было обыкновенное течение: солнце поднималось на циферблаты, показывало утро, полдень, вечер, показывало на календарях дни — уже прошедшие, сегодняшние, грядущие. Оно подпрыгивало, описывало круги, спешило дальше: шар, скатывающийся вниз по тесному улиткообразному ходу. Нижнее же время выражало общие законы и о человеческих часовых механизмах не заботилось. Страна болела редким недугом: люди смолоду становились старыми, молодые не хотели взрослеть, граждане жили в особых нишах, откуда вновь и вновь возвращались в государственное тело, которое управлялось старцами и пребывало в смертоподобном сне. Время окаменелостей: когда вода спала, рыбы оказались выброшенными на берег; они, немые, еще какое-то время трепыхались, потом смирились, изнемогли, инертно умирали и каменели — в четырех родных стенах, на замшелых лестничных площадках, — слипались с бумагой, становясь водяными знаками. Редкий недуг помечал лица своими отметинами: он был заразным, и ни один взрослый не уберегся, ни один ребенок не сохранил невинность. Правдой люди давились, а невысказанные мысли отравляли плоть горечью, выхолащивали ее, превращая в рудник страха и ненависти. Оцепенение и одновременно расслабленность — главные симптомы этого редкого недуга. В воздухе висело что-то наподобие пелены, сквозь нее мы и дышали, и говорили. Контуры расплывались, никто не называл вещи своими именами. Живописцы работали, будто уклоняясь от чего-то; в газетах печатали рядами черные буквы, однако не буквы эти помогали людям понять друг друга, а пространство МЕЖДУ : белые тени слов, нуждающихся в интуитивном прочтении и интерпретации. На театральных подмостках декламировали античные стихи. Бетон… Вата…

Облака… Вода… Бетон…

но потом вдруг… —

писал Мено, —

потом вдруг…

Танцы, мечты… Сон был жиденьким, работающие в утреннюю смену заходили и выходили, хлопали двери, из дальнего конца барачного коридора доносилось неразборчивое бормотание Бухаря, посылавшего дежурного унтер-офицера или его помощника в ближайший магазин: пополнить запасы шнапса (магазин находился в Самарканде, час пешего ходу по грязи, сквозь гордую безжизненность Ничейной земли)… «Целую неделю кирять , — сказал недавно Бухарь, - а после просто встряхнуться, будто тебе все нипочем — отфутболил неделю, и ладно, забыли. Семь пустых листков в календаре, а ты тем не менее еще здесь». — «Лучше и не придумаешь, шеф», — сказал Жиряк, наслаждавшийся своей привилегией: тем, что в свободное время он может сидеть на краю котлована и играть на аккордеоне танго для экскаватора; право на ответную реплику ему давали, как он думал, те махинации, которые он прокручивал совместно с Бухарем. Но тот, похоже, на него взъелся, грозил «сам знаешь чем, Кречмар», так что Жиряк давно уже составил собственный план действий и время от времени что-то к нему добавлял. Лучше и не придумаешь: целую неделю не знать, на каком ты небе, а после снова натянуть униформу… — «такого даже короли не могут себе позволить. Впрочем, я бы и сам не прочь. Я, шеф, неравнодушен к водолазным колоколам».

Между сменами, лежа на лимонно-желтых простынях, придававших солдатским перебранкам некое подобие домашнего уюта, в табачном дыму, среди щелканья игральных костей и скучающе-фрустрированных прибауток игроков в скат, Кристиан много размышлял.

— Ты веришь, что Бурре был стукачом?

— Сам подумай. Что ему еще оставалось. Немо?

— Ты больше не называешь меня маменькиным сынком?

— Кто выдержал хоть одно лето на карбидном производстве, того уже так не назовешь. Простая констатация факта. Теперь ты, небось, зазнаешься? Аплодисменты — наша пища, как говорят циркачи.

— Я как-то увидел его перед зданием штаба. Там, конечно, много кого видишь, да не совсем так. Трудно объяснить, но я сразу сообразил, куда он желает попасть.