Тадеуш Конвицкий - Зверочеловекоморок

– От потеха, – протянул серебристый Константий, предвкушая отличную забаву.

– Только выдержи первый натиск, старик,– почти беззвучно пошевелил черными губами дрожащий Себастьян.

Паровозный свист поплыл над рекой в сторону города и еще с минуту бился в поисках выхода среди каменных стен. Терп украдкой перекрестился, а может, просто смахнул попавшую в глаз ресничку, сулящую удачу.

Мы вышли на ровную площадку между разбитыми валунами, на сколах которых поблескивали мелкие вкрапления слюды.

Мне вдруг показалось, Терп что-то говорит. Я видел полуоткрытый рот и кончик языка, боровшегося с каким-то слогом.

– Хочешь что-то сказать? – спросил я.

Он с трудом протолкнул в пересохшее горло слюну.

– Ты уже никогда не будешь меня преследовать. Вот я и радуюсь.

– Это ты приходишь ко мне по ночам.

– Принимай вызов, брат, – неприязненно улыбнулся он.

Наши кулаки соприкоснулись, а потом Терп отступил и стал приплясывать на полусогнутых ногах.

– Кукаре… – попытался издать боевой клич Цыпа, но только громко икнул и торопливо распушил жалкие перышки своих обвислых крыльев.

Терп уставился мне в глаза. Взгляд его был такой напряженный, такой пронзительный, что у меня запылали веки, и я стал быстро моргать, чтобы их остудить. Он же, воспользовавшись моментом, прыгнул вперед и двинул меня правым кулаком. Удар был несильный и пришелся куда-то пониже уха, но мне стало больно, и эта колючая боль мгновенно меня отрезвила. Я ударил его снизу в живот – так называемым апперкотом. Почему-то он даже не закрылся локтем, только с некоторым опозданием отскочил и расслабил мышцы.

Я прыгнул за ним, намереваясь добавить, но мы как-то неуклюже столкнулись и некоторое время довольно вяло обменивались короткими ударами.

– Ты обо всем забудешь, – прохрипел Терп мне в ухо. – Это единственный выход.

Я хотел ответить, но тут он двинул меня головой. Удар пришелся в лоб, вернее, в переносицу; ощущение было такое, будто в нос мне влили целый сифон газированной воды. Я поднял руку, чтобы потрогать то место, где с шумом лопались горячие пузырьки, но в эту минуту он заехал мне кулаком под ребра.

– Кукареку! – впервые удачно пропел Цыпа. Я хотел отскочить, но Терп вцепился в мой скафандр, и я услышал, как с металлическим скрежетом разъехалась молния. Не успел я выдавить, что так нельзя, что это не по правилам, как почувствовал, что он подбирается к горлу, раздирая эластичную ткань скафандра. В уголках рта у него выступила пена, губы искривились в какой-то застывшей, неживой усмешке. Я попытался освободиться, оттолкнуть тяжелое тело, стряхнуть с себя летаргическое оцепенение. Уперся обеими ладонями ему в грудь, но он потянул меня на себя, наши ноги переплелись, и мы кубарем покатились вниз по склону.

– От потеха, – хихикал старикашка. – Сущая потеха.

Терп всем телом придавил меня к земле, пальцами судорожно стягивая ворот проклятого киношного наряда. Я начал задыхаться. В ушах что-то громко стучало, наверно мой собственный пульс. Будто сквозь сон я услышал далекий отчаянный крик Эвы, Себастьян лаял дрожащим басом перепуганной дворняги, пьяненький голосок давился хриплым «кукареку», и, заглушая все эти звуки, шумела река, неудержимый страшный потоп.

Тогда я подтянул к подбородку колени и с силой их распрямил. Терпа отбросило на добрых несколько метров. Он стал тяжело подниматься, хватаясь за острые края гранитной глыбы, глядя на меня страшно выпученными глазами, которые никак не могли вернуться в орбиты.

– Паныч! Камнем его, камнем! – кричал Кон-стантий.

Терп послушно принялся шарить вокруг себя, но не успел ничего найти, как я с размаху на него навалился. Он застонал, скрючился, пытаясь закрыться, но я уже крепко сжимал его вспотевшее горло. По волосам у него бежала букашка. Я почувствовал, что на руки мне что-то закапало. Терп смотрел на меня голубыми, словно облупленные голубиные яйца, глазами. Они были какие-то голые, стеклянистые, умирающие и, казалось, силились что-то сказать.

– Отпусти, отпусти! – Кто-то лихорадочно клевал меня в спину. – Убьешь человека!

И я отпустил. Медленно поднялся, нечаянно наступив Терпу на руку. Эва стояла спрятав лицо в ладони, плечи ее судорожно вздрагивали. Себастьян беспомощно гладил девочку большой, кошмарно кривой лапой, а седенький старичок покатывался со смеху, утирая обильные слезы.

– От раскуролесились, от молодость, от дурость.

И тут Эва, точно обезумев, бросилась вниз к реке. Она летела по склону холма, а потом по заболоченному лугу, как листок белой бумаги. Стайка птиц рассыпалась перед ней с резким криком, но снова вернулась, вероятно у них поблизости были гнезда. Себастьян кинулся за Эвой вдогонку. Он мчался, как носорог, с рычанием, похожим на отдаленный гром. Все вокруг, казалось, оцепенело, скованное каким-то страхом, болью, каким-то дурным предчувствием.

Я догнал их на самом берегу. По черному жирному обрыву они скатились в воду, в которой отражалось небо и высокие облака.

– Надо держаться вместе, тут может быть глубоко, – крикнул я.

– Ты прав, – опомнился Себастьян. – Река сильно разлилась.

Я протянул Эве руку, но она резко ее оттолкнула.

– Ненавижу,– прошипела.

Вода начала нас сносить. Мы ухватились за шкуру Себастьяна, который энергично перебирал передними лапами, демонстрируя классический собачий стиль.

– Погодите, аманы! – певуче кричал где-то за кустами серебристый старец. – Куда вас черт понес? Вы еще не сказали, где живет наш Винцусь!

– Вашего Винцуся добрые люди давно удавили! – рявкнул Себастьян.

Нас вынесло на середину реки. Прозрачные водяные пауки скользили по гладкой поверхности, точно на лыжах.

– Это как же так? Быть не может, – негромко причитал Константий, пробираясь сквозь густой ольшаник. – Он не по злобе. Он всех любит.

Себастьян натужно сопел и все быстрее колотил лапами по воде. В его словно налитых чернилами глазах притаился панический страх. Но до берега было уже недалеко. Мы попытались встать, но слишком рано и не достали дна. Я хлебнул не меньше литра воды. Наконец мне удалось уцепиться за нависавшие над водой шершавые ветки. Тяжело дыша, мы вскарабкались на согретую солнцем лужайку, по которой скакали какие-то веселые птички на страшно тоненьких ножках.

– Уже день, – сказал Себастьян, а я с удивлением заметил, что он избегает моего взгляда. – Пошли, нам еще идти и идти.

Но тут на другом берегу кто-то застонал, а может, заплакал. Эва вдруг уселась в высокую траву, называемую кукушкиными слезами. Мы услышали треск ломающихся веток.

– Эвуня! – крикнул Терп. – Не уходи! Поиграем в серсо, сходим за медом на пчельник, а вечером будем считать падающие звезды!