Арсений Несмелов - Литературное наследие

Стон на стон отвечал. Стон
Умолял о любви!
И запенился чарлстон
Золотой, как “аи”.

И под посвист матросский,
Под вопивший гавот,
Вздрогнул лаковым лоском
Обнаженный живот.

Застонал и затопал
Зал от ног и от губ,
И картечью синкопы
Вылетали из труб.

И маэстро просунул
В их летящий обвал
Чернокожей плясуньи
Красногубый оскал.

И в приказе и зове,
Над эбеном щеки,
Завращались бесовьи
Неживые белки.

Чую, бледен и робок,
Дрожь от бедер до плеч:
О закате Европы
Торопливая речь!

Над усталой зевотой
Отмирающих лет, —
Панихида гавота
И щелчки кастаньет!

Я не зову ее любимой,
Но иногда, могу ль сказать,
Бывают мне необходимы
Ее зеленые глаза.

Прозрачность в них почти морская
И холодок, как лезвие,
Когда, ресницы опуская,
Мой взгляд, как шпагу, отобьет.

И вновь подымет их, и снова
Идет опасная игра…
Так развлекался Казанова,
А я прошу лишь coup de grace,

Последний взгляд — удар последний,
Зрачка отточенный визит,
Что через вымыслы и бредни
Мне сердце насмерть поразит!

О, поединок бессловесный,
Не замечаемый никем…
Не защищайся, враг чудесный,
Я отступаю в па-ни-ке!

Чтоб закричать прошедшей мимо,
Чтоб удержать ее, сказав,
Что мне, как жизнь, необходимы
Ее зеленые глаза.

Если пьяной ночи вьюга
Обескрылит, как нужда, —
Обопрись на руку друга
И по городу блуждай.

В незнакомые кварталы
Дальних улиц загляни,
Где предместье начертало
Фабрик красные огни.

Где над ними зарев розы,
Где прохожий хмур и строг,
Где нежданно паровозы
Вылетают из-под ног…

И негаданно, внезапно,
Словно рознят тайный круг,
Ты услышишь новый запах,
Новый шелест, новый звук!

Эти зоркие мгновенья,
Этот штиль, зовущий шквал, —
Приближеньем вдохновенья
Федор Тютчев называл.

Лишь ночь — таким он мнится нам,
Прелестной милой крошкой…
Он не по дням, а по часам
Растет и… шмыг в окошко.
И утром он уж паренек,
А в полдень — нос в газеты:
— А ну-ка, что в гирляндах строк
Поют о нас поэты?

И вот — свершеннолетний он,
Он — Год. Он — Тридцать Первый,
В дела да в случаи влюблен,
Начнет трепать нам нервы,
Опять в заботы погрузит,
Опять нас бросит в стужу,
Весь прошлогодний реквизит
Он вытащит наружу.

Но в эту ночь он лишь — бэбэ,
Он — милка, он — малютка…
О, детка-крошечка, тебе
Певучих строчек шутка.
Твой детский образ берегу,
Твой очерк детки-душки,
И говорю тебе: “Агу,
Агусеньки, агушки”.

Мы нянчим в эту ночь тебя,
Мы не желаем клянчить,
А завтра, радуя, губя —
Уж ты нас будешь няньчить.
Ты появился над землей,
Ну, дай же ручки, здравствуй…
— Агу, младенец дорогой,
Год Тридцать Первый, здравствуй.

Сколько лет встречаем этот праздник
На чужбине, в стороне чужой,
Все сердца волнует он и дразнит
Обещаньем увезти домой.

В эту ночь мы снова верим свято,
Что прекрасна жизнь и молода,
Что она тропинкою покатой
Двинет вспять ушедшие года.

Что опять мы все помолодеем,
Позабудем утомленья дрожь,
И над Роком, сумрачным злодеем,
Вновь восторжествует молодежь.

Кто не любит новогодней встречи?
Мчит она, как майская гроза…
Этот блеск, веселье… Эти речи
И почти поющие глаза!

Пусть мы с ней становимся лишь старше,
Пусть весь шум лишь нежная мечта, —
В новогоднем окрыленном марше
Вечно юной силы красота!

— С Новым Годом, милый, с новым счастьем! —
Шепчут нежно женщины друзьям,
И глаза их светятся участьем,
И глаза ответно льнут к глазам.

— С прежним счастьем, с новым милым годом! —
Отвечает женщине любовь,
И не верит будущим невзгодам, —
Верит в счастье молодая кровь.

В каждом сердце: “Год неплохо прожил,
Ведь и счастье было меж забот.
Слава жизни! Помоги мне, Боже,
Так прожить и наступивший год!”

Сколько лет встречаем этот праздник,
Всё ж надежды истина проста:
— Каждый год нас не напрасно дразнит
Возвратить в родимые места.

Пусть дороги наши вьюга лижет.
Пусть мой друг в раздумии поник, —
Верю я, что с каждым годом ближе
Вожделенный и счастливый миг!

Облака, как белые гондолы
Лучезарных голубых лагун…
Стаял снег и зеленеют долы,
Отовсюду слышен звон веселый,
Звон весенних серебристых струн.

Сны зимы растаяли, как иней,
Словно иней — верба зацвела…
Даль одета вуалеткой синей,
Стерта резкость, стерта четкость линий,
Всюду дымка легкая легла!

Взоры женщин ласковей, бездонней,
И пьянят тревожнее вина…
От истомы замирая, стонет
Наше сердце… В голубой короне
Шествует красавица Весна!

Вешний ветер вьется, куролесит,
Оживает пробужденный лес…
В эти миги даже старец весел,
И повсюду на “Христос воскресе!”
Слышим мы: “Воистину воскрес!”

Вечная память и вечный покой.
Звон похоронный, печальное пенье…
Крестит священник дрожащей рукой
Гроб — обиталище вечного тленья.
Лица склонились и плачут глаза…
Благоухание ладана. Стоны.
А над могилой — небес бирюза,
Липы зеленые, тихие клены.
Голубь серебряный носится там,
Голубь, — он символ бессмертного духа,
Он от земли полетел к облакам,
Маленький, точно блестящая муха.
Выше и выше! Над облаком. Над
Солнцем, сливаясь с лучистой короной!
Взмахи кадильные робко звенят.
Лица склоненные. Возгласы. Стоны…
Люди хоронят умерших. В слезах
Гроб опускаем в могильную прорубь.
Что же возносит на белых крылах
Ласковый, радостный, огненный голубь?
Душу уносит блестящий летун
В небо, над ним, — в голубую пучину!
Смерть проповедует — трус или лгун,
Мы же, поэты, не верим в кончину.
Ладан — печаль опаленных сердец.
Лица склоненные. Тихое пенье.
Скрыто безумие в слове конец,
Если не верить в сигнал воскресенья.