Татьяна Соломатина - Двойное дыхание (сборник)

Отстала бы она от меня уже! Привязалась, как назойливая муха.

Так-так. Moschino для Турина.

«На церемонии открытия зимних Олимпийских игр компания Moschino под руководством Роселлы Джардини представит 90 костюмов для девушек, несущих таблички с названиями стран-участниц. Это – уникальные вещи, сшитые вручную и призванные передать колорит каждой страны, её особенности и традиции».

Ух ты! А вот баба Валя ни сном ни духом ни о Moschino, ни о Турине. Олимпиаду-80 ещё, может, по телику смотрела двадцать шесть лет назад. С тех пор перестала спортом интересоваться. И телевизора опять же нет. Давно пропит. Да и был бы, что здесь в лесу нынче ловил? НТВ подключать – это пару месяцев алкашам не пить. Они-то и за один день «сухого простоя» порешить могут.

Пойду, посплю. Ничего в голову не лезет. Новости надоели. И вообще, сон после полудня – залог крепкого физического нездоровья. Зато косвенный залог здоровья духовного: больше спишь – меньше всякого бизнес-отстоя в голову попадает.

И видится мне креатив:

«Невероятные приключения бабы Вали в России». Баба Валя, выдержанная в единой стилистике первого десятилетия XXI века; нескучно идущая с коромыслом по всей России от бухты Золотой Рог до берегов Финского залива за дешёвым спиртом; отсылающая всех встречных-поперечных яркими слоганами в рекламные материалы и прессу; пахнущая ароматом нищеты в стиле «унисекс» (ибо этот стиль уравнивает всех); освещающая сумрак перед собой фонариком «Ночной дозор»; периодически утирающая пот салфетками «Миленькая фея»; в костюме ручной работы, сшитом Moschino специально для неё; с эксклюзивной мохеровой шапочкой на голове в виде микросхемы. «Ведь я этого достойна!»…

«Чего этого?» – думается во сне. Будь я «транснациональным копирайтером транснациональной компании», убрала бы лишнее слово. «Я достойна». «Мы достойны». Правда, тогда бы это превратилось в социальную рекламу. Всего лишь. И всё по новой.

Боремся, боремся со злом-баблом и не видим, как в стороне от нашей борьбы и далеко-далеко – по ту сторону нашего бабла – живут просто добрые люди.

Праздник очам Сына Божьего, да и только.

Вечер. Горсад. Плавный переход от липкой жары к пыльной прохладце. Сидим на каменной чаше фонтана. Лениво. Двигаться нет ни малейшего желания. Невероятным волевым усилием заставляю себя встать и пройтись вдоль прилавков с «индейским» товаром. Из года в год одно и то же. Не балуют жителей и гостей разнообразием ассортимента. Одесситы тут практически ничего и никогда не покупают, а туристам – и так сойдёт . «Дорогие жители и гости нашего города!» А я – ни то ни другое. «Свой среди чужих. Чужой среди своих». Хочу на замечательный ортопедический матрас любимой кровати в среднюю полосу России. В чудесную подмосковную деревеньку с моими собственными сосенками, берёзками, газоном, верандой для наблюдения за закатом и милыми сердцу комарами. Хочу, любуясь раскрашенным и подсвеченным небом, выпить по рюмашке качественного алкоголя в компании любимого, который вынесет мне плед и окружит всяческой заботой. Впрочем, его забота, как и он сам, всегда со мной. Здесь и сейчас.

Но мы сидим на разогретом бортике горсадовского фонтана, пыльные, утомлённые солнцем и седьмым днём пребывания в этом, некогда любимом мною, городе. Я и сейчас неплохо к нему отношусь. Но, как оказалось, – город сам по себе. А люди, с которыми меня многое и долго связывало в этом городе, сами по себе. Причём настолько, что подозреваю: никогда и ничего не связывало на самом деле. Увы. Ура! Зато с городом всё не так фатально.

Вода в море ледяная. Утром я ныряла за мидиями. Море выталкивает меня. Я разучилась нырять. Зато научилась жить. Необходимость в сублимации отпала. Отныне я не маринист. Я – турист. Живой турист-публицист лучше дохлого мариниста-оппортуниста. Это я издеваюсь немного. Заявиться в некогда родной город кичливым туристом – всё равно что вырядиться в красную плюшевую пижаму и кирзовые сапоги на вечеринке в честь совершеннолетия родной дочери. Прости, Одесса.

Мимо ходят люди. Мы ждём ненужного звонка от моей старой приятельницы. Всё очень вяло. У всех свои жизни. У нас – одна на двоих. Она прямо сейчас. Здесь, у фонтана в горсаду.

Смешные люди ждут, когда жизнь начнётся. «Вот я сейчас – это. А уж потом – то! Главное!»

Дородная еврейская мамочка с перекормленным, задыхающимся и вспотевшим сыночком лет двадцати пяти.

– Нет, Мишенька, я не позволю тебе сейчас жениться. Ты должен окончить аспирантуру. Мы купим тебе квартиру, сделаем там тебе ремонт, устроим тебя на кафедру к дяде Эмилю. И вот потом… И, Мишенька, эта девочка тебе не пара! Кто она? Профурсетка из неполной семьи с тремя классами церковно-приходской школы. Тебе нужна другая партия. Мы с папой против! Мы не позволим тебе…

Жди, Мишенька, жди! Слушайся мамочку. И вот потом… Потом, Мишенька, никакого «потом» у тебя не будет. Девочка от тебя уйдёт. Мамочку всю жизнь будут донимать выдуманные болезни, и ты будешь ухаживать за нею во всю меру своих слабых ожиревших силёнок. Лет в сорок тебя, Мишенька, хватит инфаркт. В пятьдесят – разобьёт инсульт. И твоя вечно больная, здоровая, как лошадь, мамочка будет полгода подтирать твою сморщенную волосатую попку и кормить тебя через морщинистый поджатый ротик манной кашкой, приговаривая: «Вот видишь, Мишенька! Если бы ты тогда женился на Людочке, или потом на Леночке, или пять лет назад на Танечке, ты бы подох, как собака. Бросили бы они тебя. А мамочка Мишеньку не бросит. Мама еле ножки переставляет, но за сыночком ухаживает! Мамочка так тебя любит!» И счастье твоё, Мишенька, если ты будешь уже несоображающим растением. Но если хоть капля сознания будет жить в твоём парализованном теле, то горе тебе, Мишенька! Черти с раскалённой сковородой – ничто! Комикс по сравнению с твоей заботливой мамочкой. Она похоронит тебя, Мишенька. И ещё двадцать лет, сидя на скамеечке под подъездом, будет надоедливо рассказывать соседкам, как всю жизнь удерживала Мишеньку от фатальных ошибок, как надорвала на этой почве сердце и заработала сахарный диабет. «ДиабЭт»!

Не выжить Мишеньке. Он будет жить ПОТОМ. Когда потом? Ну тогда, когда… Когда-нибудь обязательно. Не в этой жизни, видимо.