Михаил Барановский - Хомяк

– Миллион раз я просил вызвать сантехника!

Олег нервно закурил. Тяжелые капли гипертонически стучали в мозгу все сильнее и чаще, заглушая работающий телевизор, вечернюю жизнь улицы за открытым окном, заглушая надежды на светлое будущее и веру в завтрашний день.

Олег бросил недокуренную сигарету в раковину и с яростью набросился на кран.

– Вот тебе! Сволочь! Вот! На!

Он бил и терзал кран, пока тот не вырвался из мойки, и тут же сильнейший поток воды фонтаном захлестал из труб.

В кондитерской, ожидая заказанный накануне торт, Максим пил кофе и смотрел по сторонам. За соседним с ним столиком две полные дамы уплетали гору сладостей.

– Когда я вижу пирожные, я забываю про все диеты, – делилась сокровенным одна из них. – У меня наступает паралич воли, понимаешь?

На что другая отвечала:

– Мне рассказали одну диету – худеешь на сто процентов!

Вскоре появилась продавщица. Она несла огромный торт. На торте кремом было выведено: «С днем рождения!»

Максим осторожно взял поднос с тортом и направился к выходу. Прямо перед ним двери внезапно открылись, и Максима чуть не сбила с ног компания возбужденной молодежи.

Подойдя к своей машине, он со всеми необходимыми предосторожностями поставил торт на крышу автомобиля. Затем открыл дверцу, снял торт и аккуратно установил его на панели за сиденьями.

Из-за торта пришлось ехать медленно. На заднем стекле одной из обогнавших его машин он прочитал: «Не верь жене и тормозам». Тут же, откуда ни возьмись, вынырнула, подрезав Максима, какая-то иномарка. Он резко ушел вправо и обнаружил практически перед собой женщину с огромным количеством больших и маленьких сумочек. Максим резко затормозил, и трехкилограммовый торт накрыл его с головой, как девятый вал.

Женщина, схватившись за ногу, уронила часть своих сумок. Максим, весь в торте, выскочил к ней из машины.

– Идиот! – тихо сказала женщина, не поднимая глаз и потирая ушибленную ногу.

– Меня подрезали, – извиняющимся тоном пробормотал он.

– Что с вами? – спросила она, обращая внимание на странный вид Максима.

– А что? А-а, это торт.

– Боб? – всматриваясь в Максима сквозь безе, спросила женщина.

– Кэт? – в свою очередь спросил Максим, и алая роза из заварного крема упала с его уха.

Ее звали Катя. Она жила в старом трехэтажном доме. Теперь такие не строят. Катя жила с дедом. Дед был старым как дом. С плоским, сморщенным фасадом. Если взять газету и хорошенько покомкать, а потом развернуть, получится точный портрет этого деда. Но лучше всего Максим помнил подъезд, лестницу, окна между пролетами, сквозь которые ничего нельзя было рассмотреть. Даже солнцу проще было пробиться сквозь толщу океана к поросшей водорослями древнегреческой амфоре на дне, чем сквозь это стекло к пустой бутылке портвейна «Агдам» на полу. Свет входил в парадную дверь. Вместе со светом в эту дверь, помимо жильцов, входили простые советские люди с простыми советскими желаниями. В основном желаний было два. Причем диаметрально противоположных: выпить и поссать. В этой борьбе противоположностей они находили единство.

Запах мочи и портвейна стойко держался в подъезде во все времена года. Впрочем, там всегда была осень – прохладно и сыро.

Когда Катю спрашивали: «Где ты живешь?», она отвечала «Там, где Ленин жил». Стеной к стене стояли три дома. На одном было написано: «Ленин жил», на другом – «Ленин жив», на третьем: «Ленин будет жить!» Катя была старшей пионервожатой.

В пионерской комнате вдоль стен стояли горны и барабаны, а в самом центре – переходящее красное знамя (оно только называлось переходящим, а на самом деле, кажется, всегда там стояло и никуда не собиралось). Под знаменем за полированным столом сидела Катя в пионерском галстуке и с комсомольским значком на груди. За спиной у нее висел большой портрет В. И. Ленина с галстуком в крупный горох мозговых сортов.

Максим любил Катю. Она красила губы помадой цвета переходящего знамени. Он навсегда запомнил этот вкус. Как, впрочем, и запах духов «Быть может» и свои первые сложности с устройством бюстгальтера в подъезде дома, где жил Ленин.

Какое-то время ехали молча. Вдруг Катя сказала:

– Боб, вот уже десять лет, как я хочу тебя…

– Это приятно, – от растерянности брякнул Максим.

– Дурак. Вот уже десять лет, как я хочу тебя спросить. Ты помнишь домик из спичек, который Олег склеил собственными руками и подарил мне на Восьмое марта?

– Ну?

– Зачем ты его сжег?

– Я не знал, что ты будешь помнить об этом десять лет.

– Зачем ты его сжег? – повторила Катя.

– Не знаю. Не помню. Он так классно горел.

– Понятно. Вот здесь поворачивай. Ну, надо же! Вообще-то мы с тобой должны были завтра встретиться. Ты собирался на десятилетие?

– Честно говоря, не собирался. Как нога?

– Да вроде ничего. Я только не знаю, может, я просто в состоянии аффекта и поэтому боли не замечаю. А ты?

– Я тоже в состоянии аффекта. Я торт сыну на день рождения вез. А еще мне надо хомячка успеть купить.

– Хорошо, что ты сначала торт купил, а не хомячка. А то был бы сейчас весь в хомячке… У меня на хомяков аллергия. Вот здесь тормози. Тут у меня холостяцкая квартира. Я от мужа ушла.

– От Олега?

– Да. Бросилась, можно сказать, тебе под колеса, как Анна Каренина. Свобода! Равенство! Блядство! Может, это Бог мне тебя послал, Боб? Так ты, говоришь, женат?

– Разве я что-то про это сказал?

Катя открыла входную дверь:

– Санузел совмещенный. Прямо. Надо чего-нибудь выпить.

Максим, обнаружив в прихожей свое смазанное тортом отражение, тут же опустил на пол все Катины сумки:

– Как ты меня узнала?

– Иди, мойся. А то я тебя съем, в лучших традициях французского кинематографа. Люблю все, где много холестерина. Ничего не могу с собой поделать.

«Паралич воли», – вспомнил Максим.

Они расстались еще в школе, а после ее окончания и вовсе не встречались. Максим поступил в университет, Катя – в институт пищевой промышленности, где написала курсовую работу на тему «Роль фруктовой начинки в карамели “Помпадур”». «Какое, видимо, счастье быть ее мужем – упущено навсегда! – подумал Максим. – А может, еще не упущено?»

Эти дома еще прячутся за высотками новостроек. Чуть ниже от центра города к Дону. Многим из них больше века. Жильцы в таких домах знают своих соседей до третьего поколения, «не то, что нынешнее племя». Зайдите во двор, и вы увидите металлические лестницы, длинные общие на этаж деревянные балконы. Кальсоны, рейтузы и лифчики, вывешенные на всеобщее обозрение, мирно соседствуют со связками речной рыбы.

На одном из балконов такого вот дома развешивала белье пожилая еврейка Белла Абрамовна, а на балкон напротив вышла полить цветы Лидия Семеновна.