Николай Климонтович - Спич

— Сейчас позовем какого-нибудь из этих маугли, пусть ваш прибор переставит.

И снова Евгения Евгеньевича резануло: если б этот господин отмочил такое в приличной стране и в порядочном обществе, его выставили бы за дверь.

Пока официанты переставляли прибор Евгения Евгеньевича, пока накрывали и приносили закуску, тот смог узнать, что его новый знакомец — фотограф. Впрочем, его специальность можно было определить по серому толстому жилету со многими карманами, какие носят люди этой профессии, но Евгений Евгеньевич сделался невнимателен, будучи поглощен своим несчастьем. И что прибыл фотограф сегодня утром с целью запечатлеть интерьеры Halva Palace — для будущего рекламного буклета. И что убудет ночью — одного дня ему за глаза достаточно.

— А вы по какой надобности в этой усыпальнице? В этой гробнице, в этом могильнике, в этом массагете, как называли это то ли печенеги, то ли половцы. А может, сарматы, не помню. Короче говоря, в этом кэшэнэ, говоря по-здешнему, по степному?

Евгений Евгеньевич вздрогнул — именно это слово и было написано на последней странице плана.

— До Рождества придется остаться, пишу речь, — сказал Евгений Евгеньевич как мог натуральнее.

— А, вы тоже журналист. Приветствую коллегу.

Что ж, Евгений Евгеньевич давно научил себя разговаривать с глупцами, внешне внимательно, но думая о своем, нашелся коллега . — Усыпальница, вы сказали? Но отчего ж усыпальница? И чья гробница? Вы, однако, говорите, как специалист…

— Станешь специалистом, когда с антропологами столько по степи проболтаешься. Кости снимал для них, черепки, железяки всякий, наконечники. Одних скифских курганов перелопатили, не дай Бог. А гробница известно чья — хозяйская. Вы что ж, не знали?

— А номера, обслуга, этот ресторан, наконец, — сказал Евгений Евгеньевич хрипло, не своим голосом, — зачем все это?

— Ну, для гостей, которые прибудут на церемонию. Похороны и поминки важных людей у мусульман очень пышно обставляются. А уж если хан преставится…

— А хозяин — он что, разве хан?

— Так его в округе называют…

И Евгению Евгеньевичу вдруг стало ясно, будто шторы раздвинули, что этот полубезумный татарин непременно хочет увлечь его за собой. Намеревается увлечь и погубить, линейно. И сколько ж ждать этой церемонии, он ведь на вид крепкий мужчина. Что, он хочет, чтобы и тело Евгения Евгеньевича осталось в этом мавзолее?

— Вы, кажется, побледнели.

— Нет-нет, ничего…

— Да что расстраиваться, все там будем. Что ж, в нашем-то возрасте… Когда пали дубы и завяли помидоры, как сказано в блоге у Ивана Тургенева. — И фотограф сам жизнерадостно рассмеялся собственной шутке — наверняка, дежурной.

Пошляк: ишь, в нашем с вами возрасте…

— Да, канитель, что делать, — отвечал Евгений Евгеньевич невпопад.

— Я задержусь. Поснимаю степь, впрочем, солнца нет, ветер… Вы тоже его поджидаете?

— Кого?

— Хозяина. Он ведь должен вот-вот приехать. Не сегодня завтра. Звонил мне на сотовый…

— Разве, — пробормотал Евгений Евгеньевич как мог равнодушнее. — Выпьете со мной водки? — спросил, наполняя вопреки приличиям свою рюмку первой. Рука дрожала.

— Да нет… Впрочем, разве только одну рюмашку, работа, достала по самое не могу.

— Да-да, работа, — согласился Евгений Евгеньевич, не слушая и наливая соседу, судорожно повторяя про себя бежать, бежать …

— За знакомство! А то ведь здесь интеллигентного человека ни за что не встретишь! — сказал Членок и, не чокаясь, выпил.

Евгению Евгеньевичу вдруг представилось, что вечером, когда фотографа будут увозить в аэропорт, он мог бы пристроиться к нему в машину. При этом понимал, конечно, что из этой затеи у него ничего не выйдет. Взять только саквояж, чемодан оставить, к черту чемодан…

— Ну, мне пора, еще ни кадра не сделал. Вечером увидимся, — сказал фотограф и поднялся со стула.

— Конечно, конечно…

Евгений Евгеньевич даже не привстал, пожимая вялую руку фотографа, а, пожав, отвел глаза и опрокинул свою рюмку. Мавзолей себе отгрохал — вот что выдумал хитрый татарин. Безумцы ведь бывают особенно хитры. Все подстроено — отсюда и щедрость, все равно все должно было остаться здесь, в его усыпальнице — и деньги Евгения Евгеньевича, и его шуба… И Алим подстроен, и безутешные родные под балконом подстроены, вот ведь постановщик массовых действ. Бежать немедленно, сквозь землю провалиться, воспарить и исчезнуть, раствориться…

Увидеться фотографу по прозвищу Членок и Евгению Евгеньевичу, эстету и сочинителю собачьих кличек, не сужено было ни вечером, ни когда бы то ни было. Потому что этот поток гневных разоблачительных мыслей Евгения Евгеньевича прервал взрыв. Причем такой силы, что с грохотом рухнула, сорвавшись с петель, наружная дверь, и в холл ворвался смерч, несший песок, птичьи перья, катышки овечьего помета, обломки веток степных кустарников и редкие лепестки бордовых роз.

Дорогие гости! Дамы и господа! Друзья! Я рад тому, что вы откликнулись на наше приглашение… Эти слова повторял Евгений Евгеньевич, когда, обезумевший, выбежал в мигом опустевший холл. Что-нибудь узнать толком оказалось уже не у кого: исчез швейцар, исчезла охрана. Евгений Евгеньевич бросился наверх по лестнице. На его этаже все было как всегда — только помаргивал и без того тусклый свет, ставший совсем подслеповатым. Дверь номера оказалась не заперта. Худшие предчувствия охватили театроведа. Он бросился к сейфу, набрал код дрожащими руками, кейсы были на месте — один к одному.

Чемодан Евгений Евгеньевич действительно бросил. И компьютер оставил. Опустошил сейф, но двести тысяч по карманам было не распихать, набил банкнотами саквояж флорентийской кожи.

План был таков: по бетонке дойти до кишлака, что на пути сюда из аэропорта — кишлак Евгений Евгеньевич хорошо запомнил, дымки над саклями, или сакли — это на Кавказе? Там нанять хоть машину, хоть арбу до ближайшей железнодорожной станции — несколько тысяч рублей у него были. Да хоть бы и верблюда. И сговориться с проводником, деньги ведь есть, а на самолет без паспорта никак не попасть.

Он шел по бетонке, и скоро стало совсем темно — не видно было и луны. Евгений Евгеньевич чуть не угодил в воронку, оставшуюся после взрыва, но счастливо увернулся, обошел, так и не сообразив — откуда это посреди дороги такая внушительная яма.

Он шел и повторял про себя в такт собственным шагам, чтоб ноша была не так тяжела: Цезарь , за ним Август , дальше Тиберий и Калигула , Клавдий , Нерон , Гальба , да-да, конечно, он наследовал Нерону, Отон , дальше забыл кто первый кто второй — Вителлий или Веспасиан , Веспасиан, кажется, перед Титом — хорошая, кстати, кличка, Тит для собаки-верзилы, Домициан , наконец, — кажется, все двенадцать . Светония Транквилла Евгений Евгеньевич, тогда еще Женечка, читал запоем в самые ранние годы, в квартире над кинотеатром Встреча , и вот, все, оказывается, до сих пор помнил…