Николай Климонович - Цветы дальних мест

— Кто? — все удивились: кому здесь было проезжать.

— Женщина на верблюде. Не видели?

— Какая такая женщина?

— Да обыкновенная. Казашка на верблюде.

Шофер глядел на Мишу и лыбился. Вид у того был, словно ему темную сделали: глаза моргали, волосы стояли, как у пса на холке.

— Это бывает, — сказала повариха, — ездят бабы у них.

— Бабы?

— Ну да. — Повариха смутилась. — И верхом, и по-всякому.

— Куда ездят? — нахмурился Миша.

И тетя Маша вконец сробела, словно шестым чувством чувствовала, что ни шофер, ни Володя здесь не могут командовать, а вот этот паренек.

— Муж в кошаре водку пьет, — пояснила суетливо, — а она на верблюда — и овец пасти. На конях-то у них бабы — не, только на верблюдах.

— Жена, думаете? — про себя как бы проговорил Миша. Снова почесал и еще раз поскреб. — Ну ладно…

И тут дверь кошары отпахнулась. В одном халате легоньком, волосы по плечам, словно сквознячком ее вынесло, — Воскресенская. И неожиданно для нее звонко:

— Есть вода? Я — готова!

Свое нетерпение она скрыть не могла — и без мытья была словно мытая. Поперек облупившегося участочка на груди в треугольном запахе белела резиночка, простеганная розовой ниткой. Фестончатые рукавчики топорщились. Подол был короток по коленям, сверкали под ним яркие кругляки. Халатец, розово-пестренький, радостный, — ходуном ходил. О большие розовые пятки хлопали разношенные шлепанцы. Вокруг всего этого летало махровое полотенце с маками, в руках мелькали: баночка шампуня фирмы «Эскурат», розовая мыльница с серебряными блестками, снежный кусок мыла «Беби соап», изогнутая кокетливо зубная щеточка, тюбик пасты «Хлородонт» и пузырек «Био» для нормальной кожи.

— Я — готова!

Вся зефирная, жонглируя, бежала Воскресенская, смеясь и напевая:

— Наливайте, мальчики, что ж вы стоите.

Миша рот закрыл — нет, ничего такого нельзя было ей сейчас докладывать — и скомандовал:

— Взя-ли!

Мальчики подняли, взгромоздили, ухнули, опрокинули, дунула шумным пунктирным конусом из душа вода — и каждого окатило, обдало: да ведь праздник же! Едва отошли, взлетело на край фанеры полотенце, халатик лег поверх, голые ноги, из чего-то легонького по очереди вымелькнув, замерли, мокрые волосы свисли вокруг головы. И началось: повизгивание, ужимки, вздрагивания голых плеч, переступание мокрых ног, творожное облако на месте головы, руки вперехлест, углы локтей, плеск и брызги, пена и струи вперепут… Сделалось весело и бестолково. Надо же, волновались пустяками, переживали мелочи, а близкое, скорое, пастильно-лакомое забыли: скинуть все — и под струю, а потом в чистое, а там за стол… Только Миша еще сабантуйному не сдавался.

— Слышь, Коля-Сережа, — перебойным, дробным шепотом, — с овечкой-то нас засекли-застукали. Тот казах, что вчера приперся, и накрыл. Ты Людке не говори пока.

— Дело прошлое, не докажут.

— Как же! Забыл, что этот гад клейменые куски все отдал? Слышь, они хоть теперь нагрянуть могут, мясо найдут…

— Не бэ, Мишка, погрузимся.

— Чего не бэ, дело пришьют. Показуху разведут, в экспедицию накатают…

— А я вот что предлагаю в этом разе, — посерьезнел шофер, — давай ее всю сегодня и схаваем. Сожрем овечку — следы заметем. Я лично принимаю на себя повышенные обязательства. — Уж скалился, хохотал. — А ты чего такой, точно поглаженный? Поклевались с пацаном, а? Кто хоть кому наложил? — При этом он подмигивал поварихе, а та улыбалась празднично и конфузливо. Шофер язычничал, чертятничал, но она на подмигивания его ни словечка не ответила, а взяла на руки высокую дзинькающую стопку и пошла, понесла, позвенела.

Облако над кабинкой стаяло. Убрана была из-под струи голова, округлость спины и сведенных плеч исчезла было, но вот сверкнуло на миг в потоке воды голое полушарие, вспорхнуло с ширмы полотенце, затрепетало и заполоскалось, потом исчез халат…

— Начальник! — завопил шофер. — Ныряй, что ли!

— Да я уж вас п-пропущу! — уязвленный прилюдной фамильярностью, свеликодушничал Володя. И скартавил: — П-прошу

— Нас просить не надо. — Шофер рванулся, разминулся с Воскресенской — с лица блестящая, в махровом тюрбане, с капельками на выгоревших висках, она припрыгивала к дому, пальчиком прочищая в ухе, — на миг приостановился, понюхал кондитерский душок от нее в воздухе, избавился тут же из штанов. Всунулся, вкрутился под струю и заорал, молотя себя по плечам: — Х-ха-ра-ша, братцы!

Волосы облепили маленькую голову, засветила лысина, по синеватым ногам поползла пена, западала хлопьями. Заструилась черная вода, потом серая. Но не успела попрозрачнеть, как чавкнуло наверху и с пневматическим высосом стихло. Саксаульно-гнутыми пальцами шофер согнал мыло с лица, глянул наверх, на небеса в четыре квадрата со светилом ржавым посреди, и — благим матом:

— Мишка, вода вышла!

— А. чего ж ты телишься?

— Да мне Людка и так полстаканА оставила.

Шофер подпрыгнул, сухощавую ногу отставив, оттолкнулся от прицепа, вылез черной половиной, осмотрел местность. По всей селитьбе одна повариха из женщин добирала по земле крышечки да ложечки, нацелясь задом. Шофер ахнул и вылез белой. Это усилие стало решающим. Крестовина затрещала, бак пошатнулся, ржавая проволока натужилась, запищала, бак накренился, но устоял.

— Крепкая работа, — постучал шофер по подбитому баку пальцем. — Постоит еще, а?

— Ладно, завтра поправим, — торопил Миша.

— Не сегодня же. — Шофер гнездился наверху раскорякой, левой рукой прикрывал срам на случай. — Там водка остывает, а мы возиться будем. Добро б крыша обвалилась, тогда да. А то — душ.

— Подымай! — раздалось тут.

Вторая фляга с Володиным и Мишиным подпором заехала наверх, шофер подтянул — обе руки пришлось приложить, повариха разогнулась и обмерла.

— Хорош, опрокидывай. — Увидел тетю Машу, левую руку вернул было на место, но равновесия не удержал. — А здеся, наверху, ветерок задул, прах-лад-нень-кай! — И полетел вниз по-бабочьи, душ же вслед ему ранено простонал.

— Давай-давай заканчивай, — гнал картину Миша и Володе кивнул: — Вы сейчас.

— Ничего, — отвечал тот невнимательно.

— Чего — ничего? — Миша распаленно.

— Ну, все равно кто. Иди ты сначала. — Володя дернул головой.

— Как хотите. — Миша сплюнул. И добавил: — Да я быстро…

— Прекрасно, прекрасно же, — уж вовсе нервно вскрикнул тот.

— А ветерок-то дует, — припевал шофер душным голосом, уже запутав голову в майке.

Миша залетел… Он сильно мылил крепкую шею, взбивал тяжелые ватные брызги, фонтанировал ртом, как увидел парня, взбредающего по холму. Фыркнул, сощурился, сделал оборот на сто восемьдесят, а вода, сбегая по хребтовой выемке, ударялась о копчик и расплескивалась веером.