Юрий Зверев - Размышления о жизни и счастье

Однажды в беседе о Святославе Рихтере с преподавателем музыки я, будучи врачом, намекнул на некоторую шизоидность выдающегося музыканта. Естественно, что мои слова встретили протест. Тогда я и сам не предполагал, что когда-нибудь прикоснусь к подлинному рассказу Рихтера о своём состоянии. До серьёзного заболевания дело не дошло, но приступами маниакально-депрессивного психоза он, несомненно, страдал. Это не удивительно при тех ударах судьбы, которые обрушивались на него с детства. Рассказ Рихтера, что за ним следили в течение нескольких лет, что документально пока не подтверждено, косвенно подтверждает такой диагноз.

Печальные события, связанные с Кондратьевым, увы, на этом не закончились. Через девятнадцать лет после разлуки, в 1960 году, Рихтер вновь увидел свою мать. Это случилось в Америке, куда Анна Павловна приехала с мужем из Германии специально послушать концерт знаменитого сына. Рихтер узнал, что она не только вышла замуж за незадачливого самоубийцу, но и подарила ему фамилию бывшего мужа. Фальшивый Кондратьев стал фальшивым Рихтером.

Встреча с матерью не порадовала сына. "Мамы больше нет, — записал он в свой дневник, — только маска. Мы поцеловались — и всё".

Через несколько лет, гастролируя по Германии, Рихтер решил навестить свою мать. В это время она жила под Штутгартом. Бронзовая табличка на дверях дома неприятно поразила музыканта: "С.Рихтер" было написано на ней. "А при чём здесь я?" — недоумённо спросил себя он, а затем вспомнил, что Кондратьева звали Сергей. Теперь Кондратьев уже выдавал себя за брата расстрелянного первого мужа Анны Павловны, а впоследствии, как узнал Святослав, даже за его отца. От незнакомых людей он слышал иногда: "Мы знаем вашего отца", — это приводило Рихтера в бешенство.

— Мой отец расстрелян, — резко возражал он и отворачивался.

Когда его мать серьёзно заболела, на лечение потребовались немалые деньги. Об этом сообщили сыну. Законопослушный музыкант, всегда сдававший все свои гонорары в государственную кассу, впервые отказался это сделать. Советская пресса запестрела обвинительными статьями. Рихтера стали обвинять в непатриотичности и даже в том, что он покусился на государственную казну. И в это время, когда лучшие концертные залы мира считали за честь пригласить его, когда его выступления приносили стране огромные валютные гонорары.

Последнее печальное известие от Кондратьева Рихтер получил в день сольного концерта в Вене. Естественно, что играл в этот вечер Святослав Теофилович плохо, и газеты на следующий день отметили это заголовками "Конец легенды".

Но нет, это был далеко не конец. Обрушившиеся на голову музыканта несчастья только укрепили его внутреннюю цельность. Педантичность в ежедневных музыкальных занятиях, гигантская широта репертуара (на восемьдесят сольных концертов) и абсолютное сосредоточение во время исполнения позволяли донести до слушателя малейшие оттенки чувств — от высоких страстей до утончённого лиризма. Техническое мастерство было абсолютно подчинено передаче замысла композитора. Внимательному слушателю казалось, что он слышит не звучание инструмента, а непосредственное обращение исполнителя к его душе. Впечатление от концерта оставляло ощущение встречи с гением и оставалось в памяти навсегда. Именно с этим чувством уходил автор этой статьи с нечастных концертов Рихтера в зале Ленинградской филармонии.

Когда мы, обыватели, пытаемся заглянуть в тайну гения, когда стараемся связать наше эстетическое наслаждение с его реальной жизнью, какие страшные события и образы вдруг предстают перед нами.

Измученная несчастьями душа человека требует разрешения. Иногда оно приходит в виде преждевременной смерти, иногда в виде безоглядного погружения в творческую работу. "Спаси меня, моя работа" — сказал поэт. И она спасает. Она позволяет отвлечься, забыть на время, заглушить неразрешимые противоречия жизни и переплавить их в творение высокого искусства.

В музыке Рихтера сосредоточена его внутренняя жизнь. Ему не требуются внешние проявления эмоций во время исполнения. Его лицо непроницаемо, но кипящая страстями душа неизменно тревожит чувства слушателя.

Загадка гения не может быть разгадана, как и замысел Бога. Но, изучая его жизнь и сопереживая чувствам живого человека, мы приближаемся к цельности образа, которую требует наша любознательность. И тогда искусство творца доставляет нашей душе высокое наслаждение.

10 марта 2007 г.

Вот уже несколько дней читаю по утрам маленькую книжицу: "Самая счастливая осень" Вадима Сидура. Когда-то я посетил его мастерскую — мрачный подвал, заваленный ржавым железом, деревянными корягами и готовыми работами скульптора. Работы его поражают воображение и порождают фантазию, но о работах надо говорить профессионально, а я не искусствовед. Я литератор.

Сидур, размышляя над скульптурой, сочинял стихи. Он писал их, не придерживаясь ни правил стихосложения, ни правил грамматики. В скульптуре он тоже не считался со школами и традициями, и потому стал неповторимым мастером.

Я читаю его стихи и тщетно пытаюсь выразить волнение от непритязательных нерифмованных строк. Мои восторги выглядят бледными и пошлыми словесами перед его ёмкими, как сама природа, фразами.

Цикл "Осеннее вожделение". Тема опасная, интимная, люди предпочитают не говорить о ней вслух. Но вожделение человек испытывает всю жизнь. У одних оно выливается в беспутный разврат, другие борются с ним всю жизнь и, не найдя выхода, оно умирает, как нераспустившийся бутон. У творческих личностей вожделение воплощается в произведения искусства, которые вовсе не напоминают первородный источник. Творчество Микеланджело, Бетховена, Пушкина, Маяковского, нежнейшего и страстного романтика Чайковского — разве это не воплощённое вожделение? Лишь немногие задают себе вопрос о первопричине творчества. Но некоторым это становится необходимо. Вадим Сидур один из них:

Слабеет тело

Меркнет разум

Голова понять не может

Неугасимости вожделения

Что с детства

Меня томило

Вот законченное стихотворение, поражающее лаконизмом и поэтической отвагой:

Жаль семени моего

Растраченного

Впустую.

О чём оно? Вроде бы ни о чём, хотя и о самом главном. Я не встречал более ёмкого выражения мужской сути. Женская склоняется поэтами на все лады, а о мужской нет ни строки. А тут вдруг "жаль…, впустую". Не сожалеет ли всякий нормальный мужчина об этом? Экстракт жизни, сгусток природы вылетает впустую. Не на сотворение мира, не на продолжение рода, а так, впустую — в презерватив, в бесплодную проститутку, в кулак. А если бы…