Юрий Зверев - Размышления о жизни и счастье

— А в чём дело?

— Это не телефонный разговор, но дело чрезвычайно важное, можно сказать, государственное.

— Неужели государственные дела стали доверять лицедеям? Забавно. Впрочем, диктуйте адрес, я приду.

Капитан сказал, куда артисту следует явиться, и добавил: "Думаю, вы понимаете — о нашем разговоре никто не должен знать.

— Ну, как же… Я детективы тоже читаю. Можете не сомневаться — могила.

Но мог ли Жора удержать в себе государственную тайну? В тот же вечер он поделился ею с приятелями в пивной.

— И чего от меня кэгэбешникам надо? — недоумевал он.

— Ты, Жорик, элементарных вещей не понимаешь, — объяснили ему приятели, — фаловать будут, вербовать значит.

— Куда вербовать?

— В стукачи. И меня вербовали, и Петьку, и Ивана. Как где поскандалишь и в ментовку попадёшь, так сначала тюрьмой грозят, а потом в стукачи идти предлагают. В сотрудники, то есть. У них так заведено.

Стал Жора соображать, как от этого капитана отделаться и придумал: напился почти в стельку и явился на свидание в райотдел милиции.

— Кто тут капитан Ковалёв? У меня к нему дело государственной важности, — заявил он с порога и для наглядности икнул густым перегаром.

— А ты кто такой? — спросил его дежурный.

— Кино надо смотреть, сержант. Губошлёп я, не узнаёшь? "Калина красная", артист Бурков.

Узнал дежурный артиста и проводил к Ковалёву.

— Ты чо от меня хотел? — изрёк Жора, развалившись в кресле. — Какое у тебя государственное дело? Излагай — ик! — слушаю.

Капитан с ненавистью посмотрел на Жору и поднял трубку.

— Дежурный, проводите товарища артиста к выходу.

— Постой, капитан, мы же ещё не поговорили. Дело-то какое?

— Идите, идите. Не о чем нам с вами говорить.

Дежурный поднял Жору за воротник и на выходе ещё поддал пинком под зад. "Вот что такое настоящий талант", — с гордостью говорил друзьям на съёмочной площадке Бурков. А в дневнике записал: "Не к лучшим временам идём, собираются торговать нами". Он предвидел перестроечные времена.

После смерти друга Бурков мечтал открыть центр культуры имени Шукшина. Ему пришлось столкнуться с потоком бюрократических отговорок и отписок, но в конце восьмидесятых годов этот центр всё же был открыт. Когда в стране появились "новые русские", Бурков записал: "Мы живём в чужой стране. Нашу родину оккупировали коммунисты. Беда, что это не враги, а свои, в этом секрет их успеха".

В 1980 году у Буркова произошёл первый инфаркт. С тех пор он стал бояться смерти. Жора вспомнил, что когда-то цыганка нагадала ему умереть в пятьдесят пять лет. Бурков с ужасом жил весь этот год, и вздохнул свободно только, когда роковой год миновал. Прошли успешные съёмки фильма Рязанова "Гараж". В конце девяностых годов Рязанов предложил ему играть главную роль в фильме "Небеса обетованные", но этому было не суждено стать. Во время съёмок Жора вдруг упал. Врачи "Скорой помощи" решили, что у него второй инфаркт и положили Буркова в больницу. Состояние актёра было довольно стабильное, но на шестой день он вдруг стал задыхаться. Вызвали хирурга, который пришёл только через шесть часов.

— Держись Жора, — шептала ему жена.

— Продержусь, сколько смогу, — с трудом ответил Бурков, но через пятнадцать минут умер. На вскрытие был обнаружен тромб в лёгочной артерии.

Через два года его дочь Маша родила внука, которого назвали Жорой.

Что автору сказать в заключение? Горько. Очень жалко земляка. Но это типичная советская история. Разглядеть вовремя талант, поддержать его, под силу лишь столь же талантливому человеку. Поэтому испокон веку на Руси спиваются и гибнут тысячи неординарных личностей. И это, видимо, неистребимо.

За долгую семейную жизнь я лишь один раз не ночевал дома. Это случилось, когда одному из друзей, у которого я был в гостях, принесли кассету с записью песен Галича. Я слушал их тогда впервые. Было ощущение разорвавшейся бомбы.

Мы давно пережили доклад Хрущёва, наше отношение к Сталину не сразу, но опрокинулось, уже был прочитан "Один день Ивана Денисовича", но тут вдруг в душу ворвалась такая искренняя авторская боль, такая обнажённая правда, что эту затёртую московскую плёнку мы слушали и слушали, не в силах оторваться. А потом обсуждали песни до утра.

Да, нет, это были не песни. Это были живые чувства людей: и страдальцев, переживших страшное сталинское время, и негодяев, для которых оно было родным и желанным. Мы сострадали и негодовали, мы купались в психологической достоверности. Мы не сомневались, что автор рассказывает о своих лагерных скитаниях, о тоске по воле, о надеждах. Солженицин в прозе, Галич в стихах — и одинаково правдиво, одинаково талантливо. Нам казалось, что так рассказать о себе может только бывший зэк. Разошлись только под утро — потрясённые.

Автора песен мы не знали. Слышали, что есть какой-то драматург Галич, автор забавной мелодрамы "Вас вызывает Таймыр", насквозь пропитанной Советской пропагандой. Здесь же был другой, совсем непохожий на того Галича, человек.

Чтобы проверить, дома я заглянул в "Краткую литературную энциклопедию" и узнал, что "комедиям Александра Аркадьевича Галича свойственна романтическая приподнятость, лиризм, юмор". Ну, точно — не тот не тот Галич.

А через некоторое время вышла первая книжка стихов "того", в аннотации к которой было сказано, что автор провёл в ГУЛАГе двадцать лет.

Дальше всё пошло своим советским чередом: "нашего" Галича исключают из Союза писателей, лишают работы, известнейший драматург Арбузов во всеуслышание называет его "мародёром". За что же? Оказывается, что "тот" и "наш" всё же одно лицо, и страстные песни про Колыму написаны вовсе не в тюрьме, где автор никогда не сидел. Ах, он разбойник! Избежав лагерей, осмелился писать от имени зэка! Ату, его, ату! Хулители даже не побеспокоились узнать, что в тюрьме сидел его брат, и это не могло не ранить творческую натуру поэта.

И что же? Песни Галича распространились так же быстро, как песни Окуджавы, и оказались не менее талантливы. Мягкая лирика Булата, исполненная намёков на грядущие перемены, у Галича превратилась в резкий политический памфлет. В его песнях обнажалась бесчеловечность страшной сталинской эпохи, слышались стоны заключенных, и выражался протест против полной безнаказанности палачей. С каким талантом это говорилось и как исполнялось! Галич, казалось, во весь голос кричал о том, о чём шепталась на кухнях вся наша интеллигенция. Смотрите, слушайте, в каком мире мы живём! Разве можно сейчас молчать, разве не стонет сердце в груди каждого честного человека?

Но как это всё возникло? Каким был прежде известен Галич литературной Москве?

Популярный автор песен для молодёжи: "До свиданья, мама, не горюй, не грусти, пожелай нам доброго пути!". Успешный сценарист популярнейших фильмов "Верные друзья" и "На семи ветрах". Баловень судьбы, острослов, бонвиван, завсегдатай всех элитных театрально-киношных тусовок Москвы. А каков светский щёголь: однажды заходит к нему в гости друг писатель. Гостеприимно встречает жена: "Заходи, заходи! Только извини, придётся подождать — у Саши сейчас маникюрша". И при этом каждодневные застолья, гитара, весёлые песни в весёлых компаниях. К тому же души не чаявшая в очаровательном муже жена-красавица: "Ах, ты моя Фанера Милосская". На ласковое прозвище она не обижалась, зная свою привлекательность. Пишущие люди завидовали его таланту, обыватели — благополучию.