Иван Сергеев - Два лебедя

Сейчас существует много технологий по развитию творческих способностей человека, основанных на подавлении артикуляции. Но при изучении Матрицы предлагается совершенно иная технология, основанная на Целостном восприятии предметного действия. Именно благодаря этой технологии человечество познало все моменты становления сознания (эксперимент Мещерякова). С помощью этой технологии можно достичь небывалого духовного совершенства. Такой технологией является Матрица. И чтобы познать Матрицу, нужно изучить ее алгоритмы или способы работы с ней. А это прежде всего визуализация ударных слогов по точкам Матрицы и, конечно, самоощущение «Я», которое вырабатывается на корне языка. И то, что во всех методиках подавлялось, здесь будет изучено во всех деталях. Вот почему нам необходима детализация артикуляции, а именно – воздействие язычка на корень языка – ибо в этом заключается не только разгадка самоощущения «Я», но и ответ на все поставленные вопросы.

Подведя под свою научную базу результаты эксперимента Мещерякова, я мог считать себя счастливейшим человеком. Мои выводы убедили меня, что Матрица существует.

Сейчас по прошествии многих лет, я спрашиваю себя: «Почему Матрица до сих пор не признана современной психологической наукой?» И у меня нет ответа на этот вопрос.

В 1984 году я уволился с Металлического завода. Делом моей жизни стала Матрица. Вскоре я устроился на работу сторожем. Новая работа меня устраивала. Я работал сутки через трое. В свободное время писал статьи о Матрице, стихи и прозу. Мне было сорок лет и мне очень хотелось стать писателем. Вначале я увлекся поэзией. Я писал по пять стихотворений в день и за полгода у меня был готов целый сборник стихов и сонетов. Печатать их я не стал, а положил в ящик стола. Затем вновь занялся Матрицей и отправил рукопись в Институт теоретической физики имени Ландау. Мне казалось, что мои теоретические выкладки должны были физиков заинтересовать.

22 октября 1987 года из Института теоретической физики пришел ответ:

«Уважаемый, Виктор Степанович!

Ваша работа поступила в Институт теоретической физики имени Ландау АН СССР. Приводим отзыв рецензента:

«Автор предлагает механизм связи словесного и музыкального мышления и увязывает их с принципом Дополнительности.

В работе отсутствуют какие-либо ссылки на данные опыта, скажем, на характер нарушений работы психики при разного рода повреждениях мозга – таких данных много, и они показывают, в частности, что при локальных повреждениях музыкальные способности либо не затрагиваются, либо полностью исчезают, что противоречит предлагаемой в работе модели.

Работа представляется чисто умозрительной и неубедительной.

С уважением,

Данное утверждение господина Подбельского было справедливым, потому что я ошибочно считал, что кору головного мозга можно представить себе в виде клавиатуры фортепьяно, причем в левом полушарии располагались бы высокие звуки, а в правом – низкие. И тогда, в случае травмы и полной потерей музыкального слуха, кодирование информации с помощью музыкальных символов потеряло бы смысл.

Но кодирование информации осуществлялось на самом деле не на уровне коры головного мозга, а на уровне Матрицы, которая делает возможным восприятие нами Целостного предметного действия. А это в свою очередь делает возможной фиксацию слов, на которые падает логическое ударение, по определенным точкам Матрицы, имеющим строго определенный код. В случае же полного отсутствия у человека музыкального слуха кодирование информации в Матрице носило бы случайный характер. В 1989 году я послал статью Дмитрию Сергеевичу Лихачеву. Статья была написана о музыкальном символе, который является кодом информации.

28 февраля 1989 года из Пушкинского дома пришел ответ:

«Уважаемый, Виктор Степанович!

К сожалению, не могу оказать Вам помощь, так как не являюсь специалистом в данной области.

С уважением,

Как видим, ученая научная верхушка не поддержала мои взгляды на Матрицу. А ведь Нильс Бор говорил молодому Гейзенбергу по поводу его квантовой механики: «Ваша теория достаточно безумна, чтобы быть истинной».

Наверно, тоже самое он мог бы сказать и о Матрице. Поэтому меня не удивила такая склонность уважаемого секретаря ИТФ Подбельского к примитивизму. Мы привыкли тогда считать, что человек находится на ранней ступени развития. В то время, как признание Матрицы говорило бы об обратном.

Мне жаль потерянного времени. Сколько новых знаний принесло бы людям мое открытие. И не примитивное ЕГЭ пришло бы в наши школы, а Матрица.

Удивительно, как тесно переплелась моя судьба с Матрицей! С юных лет я считал, что мы устроены гораздо сложнее и совершеннее. Я верил, что человек должен пройти через лабиринт и одолеть Минотавра, чтобы стать существом разумным. А потом я разгадал тайну двух точек и прошел девять кругов Ада. Я понял, что мы общаемся между собой с помощью Матрицы.

Я знал, что меня готовил Вселенский Разум к познанию самого совершенного способа общения, и мозговой штурм в деревне Сырковицы явное тому подтверждение.

И вот, я познал Матрицу. А затем узнал о знаменитом эксперименте А.И. Мещерякова и понял, что мое открытие целиком базируется на его эксперименте.

Доказательству того, что Матрица существует, посвящается эта книга. А вам, дорогие соотечественники, следует лишь поверить, что мы являемся самой совершенной разумной цивилизацией во Вселенной. Наверно, тогда вы сможете понять и принять Матрицу.

В конце апреля 1986 года мне позвонил отец. Он редко звонил мне, поэтому должно было произойти нечто неординарное, чтобы он решился на телефонный звонок.

У отца был такой взволнованный голос, что вначале я не разобрал слов и лишь потом догадался, что наша дача сгорела. Отец попросил встретить его у метро Проспект Просвещения, чтобы затем сопровождать его в поездке на дачу.

Я был свободен. А то, что я писал стихи и пытался закончить роман о Матрице, было в данный момент таким незначительным занятием, что я мог пожертвовать этим. Да, разве могло быть иначе? Наверно, любой начинающий писатель поступил точно также на моем месте.

Я подождал отца на автобусной остановке. И когда он появился, не заметил на его лице никаких следов волнения. Отец был слишком спокоен. Он не сказал мне ни слова, и я понял, чего стоило ему это спокойствие.

Снег в Питере уже растаял, а за городом лежал в лесу и с северной стороны нашего сгоревшего дома. От нашей деревянной дачи почти ничего не осталось. Разве что печная труба сиротливо торчала на пепелище. Но пол сохранился, только краска кое-где полопалась.