Олег Борушко - Продаются щенки

«Бедная, — думал Гена. — Это все у ней наносное. В окружении этих подонков (он хмуро поглядел на друзей), она не знала с ними такой правильной жизни и хорошей любви. Вот пьет, — он с нежностью посмотрел на ее профиль. — Отчего пьет? От хорошей жизни не пьют…»

— Марина, — тихо сказал он, внезапно потянувшись к ней на диване.

— Чего-о? — Она брезгливо и удивленно взглянула поверх плеча.

— Марина… Не надо пить…

— Что-что-что-о-о? — развернувшись всем телом, сказала она и от неожиданности поставила бокал на стол.

— Не надо пить, Марина, — медные глаза его, в нарушение правил, добровольно лучились.

Марина дрогнула.

— Почему? — шепотом спросила она, придвинувшись.

(Георгий, заметив, что дело само пошло на лад, подмигнул Шамилю.)

— Не нужно… — Хериков оглянулся на Георгия, — они… Они хотят тебя напоить…

— Врешь? — Марина склонилась еще ближе, русые волосы коснулись Гены. — А зачем? — шепот ее стал заговорщическим.

— Чтобы… — Гена остановился.

Он спохватился — что же выйдет, если скажет как есть: «Они хотят отдать тебя мне»? «А ты-то что ж, дурак, не хочешь, что ли?» — смутно представилась ответная мысль.

— Чтобы… сама пойми. Для чего поят девушек?

— Для чего? — Голубые глаза были совсем близко, прыгали чертики, она далеко назад отставила руку с сигаретой.

— Ну как же? — шепот Гены стал свистящим. — Чтобы обесчестить…

Марина, не выдержав, прыснула, рассмеялась и мягко погладила его по голове свободной рукой.

— Спасибо, милый.

— Вы чего это? — шаловливо вмешался Георгий.

— Да вот, — Марина, смеясь, кивнула на Гену, — боится, что вы меня напоите, а потом исподтишка трахнете, хкм, — не совладав с дыханием, она закашлялась.

Хериков посерел, глядел в пол, не смея поднять глаз.

— Правильно говорит, — одобрил Георгий. — А чего ты смеешься?

Хериков, так жестоко проданный, затравленно озирался.

— Милый, плюнь на них, — сказала Марина, откашлявшись и в сердцах загасив сигарету. — Я не буду пить. Ну? — она положила руку поверх его кисти. — Пойдем потанцуем с тобой.

— Айда, — кивнул Гена. Он не разобрал как следует — что произошло, но уловил, что ничего страшного.

— Почему ты это… так? — спросил он, осторожно обняв Марину за талию.

Она долгим, диковинным взглядом всмотрелась в партнера, уже всерьез.

— Ты шутишь? — сказала она.

— Я не шучу, — грустно ответил Гена.

— Вот это да! — Марина отстранилась и поглядела издалека, откинув голову. — Поцелуй меня, — сказала она, приблизившись. — Я не верю. Не бойся их. Вот сюда, — она тихонько показала пальцем, где кончаются губы и начинается щека.

В 20.30 зазвонил прямой телефон с дачи. Как выяснится через час, родители в панике разыскивали Шамиля, опасаясь, как бы не наложил на себя руки после экзаменационного краха.

— Сука, — сказал Шамиль.

Перебрались от греха на мансарду. Тамарка, нагрузившись, капризничала, что из этой квартиры вообще никуда никогда больше не поедет. Шамиль похлопал ее по щекам: «Вернемся, когда поженимся, кошка». — «Правда?» — спросила она и в такси уснула, пустив слюни.

К девяти часам Сашулька был готов. Свеча за 18 копеек трудно догорала в стакане, бросая по комнате крапчатые тени, — решил напиться при свечах. Из закуски — початая банка майонеза и три штуки овсяного печенья.

Сам — сидел, навалившись локтями на стол, и, взявшись руками за дужки очков, монотонно подымал их — вверх-вниз, при этом раскачиваясь и приговаривая под нос: «в-видно-нев-видно, в-видно-нев-видно, не-ст, пора конча-ать, хватит, пу-усть видят, входят — а он висит, виси-и-ит, родимый».

Два часа назад еще не совсем набравшись, Сашулька твердо решил повеситься в пику Георгию. «Хитре-ец, — думал Саша, — спер зачетку у одного, подкинул другому, с-свалил на третьего, па меня, скат-тина, а сам — ч-чистенький. Попина п-подкупил, гад». Сашулька пони

мал, что карьера за границей, а значит, и жизнь — закончены. «Повеситься надо, му-мужчина я или нет, в конце концов? П-пусть знают», — решил он тогда, с грохотом встал, прошел в ванную. Сорвал старухину веревку для белья, отвратительно волосистую. «Так тебе», — подумал по ходу и, вернувшись к столу, стал пробовать петлю. Но тут явилась мысль. Мысль была — что как же вешаться неотмщенному? Он повесится, а Георгий поедет в Пхеньян? С облегчением бросил на пол веревку и уронил подбородок в руки. «Так бы я, конечно, — думал он, — но с-сначала отомстить, а тогда уж — т-точно. Уйду из жизни. П-покончу счеты. Сожгу мосты».

За два часа, прошедшие с тех пор, он принял еще два стакана «Агдама», и желание повеситься теперь, когда прояснился повод погодить, утроилось. «Э-э-х-х, — протяжно мыслил он, — ат-тамщу — ив петлю! Ж-желез-зно!»

Мерное раскачивание Сашульки прервал телефонный звонок. Неверной дугой он вышел в коридор и захватил трубку. Старуха, видно, ушла делать кошкам моцион.

— Ал-ле, — развязно сказал Сашулька.

— Отец Шамиля звонит, — властно сказали там.

— А-а? — Сашулька немного протрезвел. — А я С-саша.

— Где Шамиль? — жестко спросили в трубке.

— А-а? Н-нет! — ответил Сашулька, став наконец на обе ноги.

— Где живет этот… Середа? — Голос словно знал все ответы наперед и не допускал пауз.

— Ага, С-середа, щ-щас, — обрадовался вдруг Сашулька. — Так. П-песчаная площадь…

— «Сокол»?

— «С-сокол», «С-сокол», — закивал Сашулька, — и там с-слева… то есть с-справа, да-да-да…

Повесив трубку, Сашулька обмяк, плечи опустились, он уставился в стену над телефоном и, покачиваясь, старался связать несколько мыслей. Наконец, задним числом сообразив тон отца, понял, что над Георгием повисла неясная угроза. И это он — он! — повесил ее — над кем? — над Георгием! Месть! — внезапно понял он и похолодел. Месть свершилась. «Ну, в-все», — сказал вслух, порывисто прошел в комнату, налил полный стакан «Агдама», — жахнул, длинно и кругообразно вытер ладонью губы, с внезапной жалостью поглядел на кусок печенья в банке и принялся вешаться. Для этого выбрал стул похуже, подтащил к середине, влез и, с трудом удерживая равновесие, стал снимать люстру с крюка — он смутно помнил, что вешаются так.

Люстра долго не давалась, он обеими руками ухватился за тонкую ножку и, перепачкавшись пылью, дергал ее туда-сюда. Сыпалась штукатурка, крюк ерзал в пазу, но люстру не пускал. Сашулька полез было пальцами под колпачок, но вспомнил про ток, отдернул руку, покачнулся, держась другой за ножку, — и тут опа вдруг снялась п повисла па проводах, подрагивая. Сашулька едва удержался на стуле. «Хор-рошо», — пробормотал он. Снял для чего-то очки, спрятал в карман штанов, поглядел на крюк. Хлипкий, он, скособочившись, чудом сидел в дырке, сильно обкусанной по краям, вдоль и поперек в трещинах. Сашулька поспешно отвел взгляд, стыдясь поверить в полную непригодность. «Страшный крюк», — сказал он вслух. Заторопившись, сделал две петельки па концах веревки, вдел одну в другую, зацепил длинный конец за крючок. Расширил петлю, повисшую прямо перед лицом, стал тыкаться туда головой, люстра сильно мешала, он отпихивал ее плечом, балансируя руками. Попав, задумался на секунду — как вешаются: веревку пропускают под воротник? Нет, кажется, нет… Он скосил глаз па петлю, снова отпихнул люстру, подсунул петлю под воротник, воротник пригладил, кашлянул погромче, вобрал воздуху, возвел глаза в потолок, в этот момент дверь распахнулась, влетела старуха, разнюхавшая в прихожей пары алкоголя, впереди — свора кошек.