Мухаммед Диб - Пляска смерти

«Ты хочешь избавиться от меня!» — кричит он.

«Для твоего же блага», — бросаю ему, уже уходя.

«Слишком поздно, Арфия! Слишком поздно теперь!»

«Иди своей дорогой и не мешай мне идти своей!»

«Слишком поздно!»

И кричит так, что любопытные высовываются из окон:

«Ты самая большая дрянь, которую я когда-нибудь видел!»

«Мы с тобой и так слишком долго были вместе! С меня хватит! Ты мне надоел со своим вечным нытьем и хныканьем! И воняешь, как падаль! Ты никогда не станешь человеком!»

«Я не стану? Я не смогу?»

«Нет».

Тогда он заявляет:

«А знаешь, мы, может быть, с тобой родственники, Арфия! Ничего не знаешь? Может быть, мы что-то значим друг для друга! Не уходи!» — кричит.

«Это все ерунда! Мы с тобой даже не из одной деревни!»

«Но ты — моя мать! Моя беспутная мать, которая меня обзывает всякими словами! Которая избивает меня! Вот кто ты!»

Я сплюнула на землю и пошла дальше.

Услышала только, как он надрывался напоследок:

«Ты еще грязнее, чем я!.. Ты — моя мать! Не уходи! Я догоню тебя! Я тебя буду преследовать повсюду! Слишком поздно, ты не скроешься от меня!.. Арфия, вернись, помоги мне подняться! Подожди меня… не оставляй одного!»

Вот так я и попала в тюрьму.

В обрамлении коротких волос призрачное лицо, наконец-то приблизившееся к нему, становится реальным.

А эти глаза — иссиня-фиолетовые, как бурное море, удлиненные, таких он никогда еще не видел… Вот на них-то он не переставая и смотрел сейчас. Чуть-чуть прищуренные, окаймленные ресницами, они, устремленные на него, изливали свой чистый, искрящийся свет и, казалось, беззвучно повторяли: «Люби меня, как я тебя, живи, чтобы любить меня, и тогда я никогда не умру». С этими словами они и погасли, пока он протягивал к ней руку и сглатывал комок, все время подступавший к горлу.

И снова воцаряется тишина, перекрывает собой все городские шумы, все его мысли, все доводы рассудка, словно вокруг образуется пустота. Толпа, крики, толкотня — все снова растворяется, как дым, уносится бесплотным облаком тишины, окутывавшей улицы, по которым они только что шли вдвоем, совсем одни, шли не спеша: он — поддерживая ее и глядя вперед, туда, где мигают, раскачиваясь, уличные фонари, она — вся погруженная уже, быть может, в свою думу о смерти, а может быть, то уносясь мечтою вдаль, то возвращаясь в настоящее по спирали времени.

У них за спиной, совсем рядом, грохочет город, и они кожей ощущают его присутствие, словно исходящая от него грубая сила своим дыханием касается их. Улица, по которой они идут, бесконечна, кажется, что она уходит в небо, окрашенное ночью в темно-синий цвет. На его фоне четко вырисовываются один за другим контуры деревьев, по-зимнему застывших и обнаженных, будто выточенных резцом, с нимбом крон, сплетенных голыми ветвями.

Деревья, выстроившись в ряд, идут им навстречу своей чередой, сливаясь вдали в одну сплошную линию, закрывая собой от взора горизонт. Родван с улыбкой смотрит на их черные силуэты и думает: «Теперь, уж нам никто не помещает».

Ему мерещатся во тьме, у стен домов, чьи-то лица с воспаленными глазами, в которых застыло только одно желание: убить или умереть. «Мы прошли еще не так много». Эта мысль, вдруг пришедшая ему в голову, как и все остальное, о чем он спокойно думал, как будто формулируется где-то вне его самого. «Не правда ли?» И он смотрит на лицо незнакомки, которую поддерживает обеими руками, и его опять поражает загадочность ее глаз, в которых, он в этом уверен, затаилась готовность к защите.

Улица, еще немного углубившись в темную бездну, как в небо, увлекает их вперед, тянет вместе с домами, садами, торчащими в них деревьями прямо навстречу луне, как око сияющей в этой бездонной перспективе. «Жизнь рассматривает себя в зеркале, любуется собой, потом обводит взглядом все вокруг, и тогда приходит смерть», — думает он. Его спутница в этот момент напрягается, как струна. Она сжимает изо всех сил его руку своими тонкими пальцами. Он решается сделать короткую передышку…

Родван, вспоминая сейчас об этом, инстинктивно начинает считать, и в этом спасительном счете как бы восстанавливается тот миг, когда и прошлое, и будущее — прошлое, без конца поднимающееся откуда-то из глубины, и будущее, без конца наплывающее откуда-то издали, — все слилось в этом восковом лице девушки. Раз, два, три… Он снимает предохранитель с первой гранаты и бросает ее. Четыре, пять… Вторая граната… Шесть… Взрывается первая: вдребезги разбиваются витрины, летят осколки стекла, слышатся крики… Семь… Улицу сотрясает волна взрыва второй. Восемь… Третья… Девять… Все бегут как безумные в разные стороны. Десять, одиннадцать… Сумочка выпала из рук девушки, и она пустыми теперь руками хватается за Родвана, кажется даже не видя его. Двенадцать, тринадцать… Он обхватывает ее, и они вместе убегают…

Улица пустеет. Становится безлюдной и холодной. Вся жизнь замерла. Все движение прекратилось. Посреди улицы — охваченная пламенем пивная с выбитыми стеклами. Слышатся жалобные крики о помощи, предсмертные хрипы. На какое-то мгновение все будто умолкает, погребенное под могильным камнем воцарившейся вокруг тишины.

Кажется, что город застыл, что его сердце остановилось, ничто не может нарушить этого молчания, кроме прорывающегося света фонарей и луны. И вот раздается первый выстрел. Сразу же застрочили пулеметные очереди; в этот концерт вступили и полицейские свистки, и крики, и грохот со всех сторон нахлынувших сюда военных грузовиков. Толпу, словно приливом, прибило к пивной. Кто-то размахивает револьверами, кто-то орет; с женщинами, оказавшимися в этой сумятице, истерика. Отряды специального назначения, солдаты местных войск, французские парашютисты перекрывают все выходы, преграждая путь человеческому потоку. Воют сирены — это на джипах прибывают все новые подкрепления. Вокруг все уже оцеплено.

Родван продолжает уходить с девушкой, поддерживая ее обеими руками. До тротуара напротив — всего несколько метров. Но он заворачивает за угол, хочет попробовать пройти по соседней улице. А там уже стоят патрули, нервозно проверяя всех прохожих, которые послушно предъявляют свои документы. Увидев юношу в обнимку с девушкой, один из патрульных разозлился:

— Нашли место, где разыгрывать из себя влюбленных! Я бы всех этих воркующих пташек…

Родван плотнее прижимает девушку к себе, думая только о том, как защитить ее, и увлекает за собой дальше. Ему кажется, что и она сама, хотя и бессознательно, тоже старается идти быстрее, увереннее. Они торопятся уйти подальше. Патрульные не обращают на них никакого внимания. Теперь они вне поля зрения. Только сейчас Родвана охватывает волнение. Он подумал о том, что патрульные ведь не спросили у них документы… И вдруг его спутница начинает обмякать в его руках, опускаться на землю. Он ее поднимает, берет ее лицо, поворачивает к себе. «Спасен! Благодаря ей, француженке, спасен. Спасен… Спасен…» На него устремлены ее глаза, лишь слегка приоткрытые, окаймленные густыми ресницами… Ее глаза, те самые глаза, которые он не переставая видел перед собой. Снова его охватывает волнение, заливает горячей волной. Он оглядывается по сторонам. На улице только они вдвоем. Почти неся ее на руках, он снова идет…