Александр Галкин - Болваны

Очередь быстро рассосалась. "Десантник" босыми ногами встал на два громадных, вцементированных в пол человеческих следа спиной к врачу и стал повторять за ней трехзначные числа, которые она в метре от него скандировала громким шёпотом: "Триста двадцать семь, шестьсот сорок четыре..." Птицын вскоре занял место "Десантника". Врач раздражалась, потому что ей по несколько раз приходилось повторять одно и то же число. Птицын был слегка глуховат и знал об этом. Наконец, закончив, она спросила:

- Жалобы есть?

- У меня было сотрясение мозга... Я лежал в 915-й горбольнице. (Птицын крепко держал в памяти советы Кукеса и потому каждому врачу торжественно докладывал о своем сотрясении.)

- Ну, это... к невропатологу...

Птицын оделся и из кабинета вышел в коридор. Голые, в одних трусах, призывники ежились от холода.

Из врачей оставался только невропатолог да еще психиатр. Казалось бы, ничего плохого случиться не должно: у него в кармане лежала симпатичная зеленая бумажка в пол-листа с диагнозом: "Посттравматическая энцефалопатия с начальными явлениями гидроцефалии. Артериальная гипертензия II стадии". Когда летом прошлого года Птицын получил выписку из 915-й горбольницы, он был страшно горд собой: "Я сделал это! Ай да, Птицын, ай да, сукин сын! Человек - творец своего счастья!" и прочее. Сегодня, однако, он почему-то шел в военкомат, помимо всегдашней гадливости к этому заведению, еще и с каким-то странно-тревожным чувством. В таком настроении, по-видимому, находится бычок, когда его ведут на живодерню.

Чтобы подбодрить себя, Птицын по дороге в военкомат играл с собой в незамысловатую игру: "7-7" - мое счастье". Он выискивал автомобильные номера, где дважды повторялась цифра "7". Он загадал, что если от дома до военкомата ему попадется 7 машин с двумя семерками на номере, то все будет отлично. Таких машин оказалось только четыре.

Вторая неприятность - бесконечные затяжки. После того как в 9 утра у дежурного лейтенанта на вахте прозвенел будильник, и толпа призывников, предъявляя лейтенанту повестки, тоненькой струйкой потекла через турникет, военкоматовские начальники вовсе не торопились начать медкомиссию, и толпа призывников прождала в коридоре четвертого этажа полтора часа, пока всех не согнали на третий, в Красный уголок.

Птицын сел с краю на откидывающийся, как в кинотеатре, стул. Красный уголок был украшен зажигательными плакатами блекло-зеленого цвета, на которых улыбающиеся или, напротив, сосредоточенные солдаты метали гранаты, маршировали по плацу, разбирали автомат Калашникова под присмотром доброжелательных офицеров-наставников. На сцене стоял стол под зеленым сукном и трибуна. Справа от сцены на стене висели портреты Суворова, маршала Жукова, министра обороны Устинова и портрет Черненко с лицом хитроватого чукчи.

За столом сидели полковник, капитан и старший лейтенант. По их тоскливым лицам Птицын увидел, что собрались они здесь для галочки, отбывая утомительную общественную повинность. На трибуну нехотя взгромоздился лысоватый капитан. В кулаке он сжимал свернутую в трубочку газету, которую положил на трибуну.

- Товарищи призывники! - начал он торжественно, после чего как следует прочистил горло, откашлялся, и продолжал: - Вы знаете... как его... наше положение... нашей социалистической родины... Американский, это вот, империализм... наступает... Наша родина в кольце... И все эти... тоже... США, Германия, Италия, Израиль, Франция и другие... они хотят сдавить нам... как его... горло. Не получится! Советский Союз... не выйдет... У фашистов не вышло... И у США... Пусть не надеются... Они все узнают, это вот, как его, наш кулак... русский. И Афганистан не получат...

Капитан опять прокашлялся. Было видно, как тяжело ему даются слова: они вылезали из него будто пудовые гири.

- Вы слышали про демографию?! Демография - это... В общем, сейчас у нас тяжелая демографическая ситуация. Сейчас идет призыв сыновей тех, как его, кто погиб в Великой Отечественной войне... То есть они не погибли, которые родили сыновей... Но многие погибли... И родили мало сынов. Отцы теперешних призывников, вас... - это военное поколение. Мужчин, понимаете, нам не хватает! Недобор! Некому идтить служить... А еще некоторые мерзавцы "косят" под больных, не являются по повесткам, отсиживаются за дверьми... И, значит, прячутся за спинами своих матерей, сестер... За их хрупкими плечми!

И здоровье у многих... это вот, хлипкое... Бегать не умеют... в школе их, видишь, не научили... Вот этих вот... как его... и подстреливают в Афганистане... как зайцев!..

За Птицыным кто-то недовольно проворчал: "Вот сам и иди в свой Афганистан... Бегай от моджахедов!"

- А кто тогда Родину будет защищать? А? - капитан сделал многозначительную паузу.

"Вот ты и защищай!" - опять пробурчал тот же недовольный голос за спиной Птицына. Птицын почувствовал рядом с собой и позади скрытую враждебность к капитану.

Капитан развернул газету и под занавес своей речи прочитал длинную невнятную цитату из Константина Устиновича Черненко. Ее смысл сводился к тому, что наши доблестные воины, мол, себя еще не показали, но обязательно покажут, то есть как раз то самое, что так красноречиво доказывал капитан призывникам.

Сегодня Птицына раздражало все подряд. Даже слово "мерзавцы" из уст капитана-златоуста, сказанное им о таких, как Птицын, покоробило Птицына.

"Да, я мерзавец, симулянт и лгун. Злостно обманываю патриота капитана, подавляющего зевок старшего лейтенанта и жирного борова полковника. Не военком ли он? А также и проклятое государство, которому на меня решительно плевать и для которого я пушечное мясо. Этим мясом по приказу Верховного главнокомандующего и в силу государственной необходимости будут удобрять каменистые степи дружественного Афганистана".

2.

Невропатолог - худой, субтильный курчавый брюнет лет сорока, с ярко выраженной еврейской внешностью, узкой мордочкой, похожей на крысу - в особенности не понравился Птицыну. На редкость мерзкий тип. Он семенил по военкоматовскому коридору с гаденькой улыбочкой, сжимая под мышкой личные дела, то и дело шмыгая из своего кабинета в кабинет к психиатру и обратно: вылитый Иуда.

Чистенький, аккуратненький, в новеньком галстуке из-под свеженакрахмаленного белого халата. В школе таких чистюль бьют. Они всегда с приготовленными уроками, подстриженными ногтями, с тетрадочками в обложках. Пишут четким, аккуратным почерком. Их обожают учителя, перед которыми они заискивают. Они нехотя дают списывать, тайком подличают и тайком же издеваются над теми же самыми учителями, что ставят их в пример и числят в любимчиках. Они презирают всех, кому отказано в дарах, какие сыплются на них, как из рога изобилия, и любят только себя. Впрочем, они побаиваются грубой силы. От хулиганов держатся подальше, а при случае ябедничают и исподтишка закладывают их учителям, завучу или директору, конечно, при условии, что их никто не уличит в предательстве. Они заканчивают школу с золотой медалью или, на крайний случай, имеют несколько четверок: по физкультуре и труду. Поступают в престижный вуз не без помощи папы, мамы, дяди или дедушки, которые просто не имеют право пустить на самотек такой важный шаг в жизни их любимого чада, как поступление в институт. Становятся прилежными и старательными студентами, участвуют в студенческом научном обществе, получают красный диплом, прикрепляются к какой-нибудь значимой кафедре, поступают в аспирантуру, защищают диссертацию, преподают ни шатко ни валко, зато всегда точно знают, к какой группе на кафедре примкнуть, чтобы свалить враждебные и слабейшие. К сорока пяти защищают докторскую, получают звание профессора, дремлют на Ученых советах, мелко мстят студентам, которые их ненавидят за мелочные придирки и крючкотворство на зачетах и экзаменах. Умирают за восемьдесят член-коррами или академиками, удостоившись некролога на стене и в стенгазете, а также кремирования за казенный счет.