Илья Стогов - Грешники

Моя нью-йоркская знакомая планировала заскочить в Петербург на недельку, но обнаружила, что здесь куда веселее, чем в Штатах. Девочка была действительно очень красивой. Все у нее тут складывалось удачно. Она осталась в городе почти на год. Самые закрытые вечеринки для нее становились открытыми, а меня она постоянно таскала с собой. Постепенно я возвращался к той жизни, к которой привык. Спустя еще год я стал ходить на вечеринки уже еженедельно.

В середине 1990-х музыкой заниматься я перестал. Рок-н-ролл был никому не нужен. Каждую неделю теперь проводились большие рейвы. Чтобы заработать на жизнь, я ходил на техно-parties и торговал психоделиками.

Тогда в городе уже появились люди из электронного поколения: DJ Грув, группа «Not Found» и еще приблизительно три-четыре электронных коллектива. Проблема была в том, что и электронным музыкантам тоже ничего не платили. Единственный источник заработка для них состоял в том, чтобы за копейки накупить в городе кислоты, поехать в Москву и продать ее там в пять раз дороже. Бизнес был прибыльный. Именно на эти деньги были укомплектованы техникой первые русские студии.

Я ни о какой студии не мог и мечтать. Зато как-то на вечеринке я познакомился с двумя ребятами из группы «Фантом» — Мишей Малиным и Олегом Костровым. В те годы в Петербурге жил известный продюсер и музыкант Брайан Ино. Миша Малин быстро сориентировался и стал любовником жены Брайана. Отношения у них складывались неплохо, и скоро Ино подарил Малину студию. С сегодняшней точки зрения выглядела она достаточно уебищно. Но в те годы техники такого уровня не было ни у кого в стране.

Малин трясся над своей студией и дико ревновал, если там происходило нечто, не связанное с ним. Он не подпускал к студии даже своего напарника Кострова, а тот под влиянием наркотиков видел в их кретинских отношениях какой-то сложный психоделический символ. Тогда все читали Кастанеду и во всем искали символы. Карлос Кастанеда был Карлом Марксом русской психоделической революции. Думаю, нигде в мире он не был так популярен, как в России начала 1990-х. Костров читал эти плохо отпечатанные, разваливающиеся в руках брошюрки и говорил, что Малин — это символ, и студия — тоже символ, и вообще все на свете — один большой символ, но скоро грядет великое освобождение.

В 1997 году вместе с Костровым я попробовал опять играть музыку. Для нашего дуэта я взял старое название «Нож для фрау Мюллер». Нам приходилось прятаться от Малина и приходить в студию по ночам. Работа продвигалась очень медленно, а когда что-то начало наконец получаться, Костров окончательно разругался с Малиным и сбежал в Москву.

Вскоре Сергей Курёхин предложил мне выпустить пластинку в Японии. Он договорился с каким-то безумным японским лейблом, что те запишут молодых петербургских музыкантов. Я бросился звонить Кострову. Тот сидел в Москве, тусовался с музыкантами из группы «Triplex» и орал, что играть надо только хаус.

— Какой хаус, Олег?! — объяснял я ему. — Курёхин в Японии предлагает издаться! Смотри как круто!

Мы вернулись в студию и начали писать пластинку «НеЧеловек-Видимка». К тому времени Малин окончательно погрузился в психоделики. Было ясно, что от него лучше держаться подальше. Кончилось тем, что парня арестовали и отправили в «Кресты». Оттуда Малин умудрился связаться с Брайаном Ино, и тот внес залог за освобождение. Малин вышел на свободу, но было уже поздно. Наркотики полностью разрушили ему печень. Почти сразу после освобождения Малин умер.

Конец 1990-х был временем чистки рядов. Те, кто на славу повеселился в начале десятилетия, теперь умирали один за другим. Когда вместе с Костровым мы закончили запись альбома, умер Сергей Курёхин. Наш материал оказался никому не нужен. Других лейблов в России тогда просто не было.

Только спустя довольно много времени какую-то активность в этом смысле развил Илья Бортнюк.

Идея записывать музыку и вообще заниматься рекорд-бизнесом крутилась у меня с самого начала. Еще начиная работать в «TaMtAm’е», я постоянно думал: как бы все, что я здесь слышу, записать?

Первый раз я попробовал всем этим заняться в 1994-м. Тогда я основал крошечный лейбл «Крек-Трек» и выпустил сборник «Русская indie-музыка. Vol. 1». Туда вошли все главные звезды городской независимой сцены: «Югендштиль», «Нож для фрау Мюллер», «Pep-See», «Vine»… Тираж сборника составил сто экземпляров. Сделать на этом хоть какие-то деньги было нереально.

Группы рок-клубовской волны успели вскочить в отъезжающий вагон. Их записи распространялись еще через советские сети. Для «тамтамовских» групп этой возможности уже не существовало. После 1991 года система полностью развалилась. В музыкальной истории страны зияет дырка размером в десятилетие. Обидно, что в эту дырку ухнуло все самое интересное, что было в русском рок-н-ролле.

Практически все из того, что звучало в «TaMtAm’е», имело коммерческий потенциал. Я убежден: если бы в начале 1990-х в стране существовала бы хоть какая-нибудь структура, хоть один независимый лейбл — вся история русской культуры пошла бы другим путем. Группы стали бы звездами не спустя десятилетие, а прямо тогда. Девяностые стали бы эпохой небывалого музыкального бума. Но структуры не существовало. Почти ничто из музыки начала 1990-х записано не было, а то, что было, так никто и не услышал.

В 1997-м на вечеринке в клубе «Планетарий» я познакомился с бизнесменом Олегом Тиньковым. Сам Олег жил тогда в Калифорнии, ежедневно ходил на концерты и прекрасно понимал, насколько прибыльным может быть рекорд-бизнес. Сразу же, прямо там, в «Планетарии», он предложил мне заняться выпуском пластинок.

Я по-прежнему не понимал, с какого бока ко всему этому подступиться. Однако подумал, мы встретились еще раз — и я согласился. В Петербурге у Олега тогда была сеть магазинов по продаже бытовой электроники «Техно-Шок». При этой сети существовало несколько музыкальных магазинов «Мюзик-Шок». Соответственно мой лейбл получил название «Шок-Рекордс».

Правда, Тиньков разочаровался в идее довольно быстро. Он дал четыре тысячи долларов на выпуск первого альбома группы «Кирпичи», но убедился, что быстрой и большой прибыли здесь не получится, и отошел в сторону. Во время нашей следующей встречи Олег сказал, что денег больше не даст, однако готов помочь с кредитом. Через его финансового директора я нашел кредит, а они за меня поручились.

Девяносто пять процентов русского музыкального бизнеса принадлежало пиратам. Но даже в такой ситуации заниматься звукозаписью имело смысл. Через фирму «Союз» мы стали поставлять продукцию на всю страну. Например, при отпускной цене $5–6 за диск тех же «Кирпичей» мы сумели продать около тысячи дисков. Это уже было похоже на бизнес.