Разипурам Нарайан - В ожидании Махатмы

Наконец появились и бамбуковые носилки с бабушкой. Их несли четверо мрачных носильщиков-профессионалов, которые и на людей-то едва походили, а сопровождали несколько соседей, два жреца да управляющий банком. Во главе процессии шагал Канни с горшком, в котором горел огонь. Шрирам бросился к деревянной калитке им навстречу. Первым в калитку вошел Канни. Он передал горшок с огнем Шрираму и сказал:

— Знаешь, огонь должен нести ты.

Шрирам принял горшок.

Лицо бабушки открыли и повернули к солнцу. Увидав его, Шрирам снова почувствовал боль. Носилки опустили на землю.

— Шрирам, соверши в реке омовение и возвращайся в мокрой одежде. Хоть это она заслужила.

Это сказал старый жрец семьи. Шрирам заметил, что все еще одет в платье торговца рисом, и почувствовал себя смешным.

Сколько Шрирам себя помнил, старик служил на всех семейных праздниках и торжествах, включая первую годовщину его рождения, которую отпраздновали с большой пышностью. Он был на несколько лет старше бабушки, но на удивление крепок и бодр, жилистый, с зеленоватыми глазами и носом крючком. Он был очень жаден до денег.

— У тебя есть две монеты по рупии? — спросил он Шрирама.

Шрирам не знал, что ответить, но бдительный Канни с гневом накинулся на жреца:

— Зачем у него спрашивать? Разве мы не договорились о цене?

Жрец, сидевший на корточках возле носилок, обернулся и сказал:

— Кто сказал, что эти деньги входят в общую сумму? Этого никогда не бывало. Это особые деньги. Наши предки повелели, чтобы самый дорогой и близкий родственник Незабвенного Усопшего положил ему или ей на грудь две серебряные монеты. Как говорят, это делается для того, чтобы облегчить им переход на тот свет. Я только повторяю, что записано в шастрах , ведь наши предки лучше знали, что для нас хорошо. Я только передаю их слова.

— А монеты потом куда деваются? — спросил управляющий банком.

Жрец притворился, что не слышит, а Канни ответил:

— Туда же, куда и остальные монеты: в сундук жреца.

— Да, это так. Неужели ты думаешь, что душа заберет их с собой? Надо взглянуть на это как должно, по-философски. Из этого мира мы ничего с собой не берем, — произнес жрец и процитировал санскритское изречение. Внезапно он обратил взор в ту часть крематория, где проходили богатые похороны.

— Вы вот на них посмотрите. Они люди благочестивые и все делают, как надо. Все обряды выполняют, все до единого.

— Мы тоже выполняем, — в сердцах произнес Канни.

Священник смирился.

— Не думайте, что мне нужны деньги, — бормотал он себе под нос, — я только делаю все, чтобы великая душа, которую я знал несколько десятилетий, была довольна.

Он глянул на Шрирама и распорядился:

— Теперь иди и быстро соверши омовение. Без этого мы не можем начать.

И, помолчав, добавил:

— Там у реки и цирюльник есть. Тебе надо усы сбрить да и волосы на макушке. Иначе все будет неправильно. В шастрах говорится…

— Я ни усов, ни головы брить не буду, — произнес Шрирам решительно.

— Что ж, — согласился священник. — Долг мой — сказать, что записано в шастрах, а там уж ты сам должен решать, по собственному разумению. Современная жизнь, конечно, мешает выполнять все правила, людям приходится приспосабливаться. Теперь есть даже люди, которые на похоронах стоят в европейских шляпах! Что уж тут поделаешь… «Мудрые принимают то, что произошло», — сказано в шастрах, и мы склоняем головы перед этим наказом.

Когда Шрирам вернулся после омовения, вода с него лила в три ручья, одежда прилипла к телу, а волосы — к голове. Носилки уже стояли на костре. Костер богатой семьи пылал вовсю, и провожавшие покидали площадку для кремации.

— До чего ж они деловые, — произнес священник, готовый восхититься всем, что бы те ни делали.

Шрирама взяла досада, а Канни сказал:

— Не надо все время говорить без надобности.

Перед тем как поджечь костер, следовало проделать все, что положено. Бабушка лежала выпрямившись на костре из сухого навоза. Жрец подал Шрираму небольшой сосуд с молоком и велел смочить им губы усопшей. Шрирам лил молоко, читал мантры, а под конец бросил пылающие угли прямо на бабушкино сердце, покрытое тонким слоем горючего. Огонь занялся и стал с треском разгораться.

— Теперь для нее все кончено, — произнес Шрирам.

Внезапно управляющий вскрикнул:

— Смотрите, смотрите!

Они глянули туда, куда он указывал. Большой палец на бабушкиной левой ноге шевелился.

— Раскидайте огонь! Раскидайте огонь!

Кто-то протянул руку и выхватил пылающие угли. Бабушкино сари с одного края уже горело. Шрирам вылил на него ведро воды. Огонь потух — все стояли вокруг, не сводя с тела глаз. Палец все шевелился.

— Она не умерла, несите ее отсюда! — вскричал Шрирам.

— Нельзя, нельзя, такого никогда не бывало, — истошно закричал жрец.

Все вдруг словно обезумели.

— Хочешь, чтобы мы бабушку живьем сожгли, да? — кричал Шрирам. — А ну-ка, убирайся с дороги, жрец!

Он ударил ногой по сложенному костру, поднял покойницу и положил на землю.

— Я знал, что тут что-то не так, — говорил Шрирам. — Я знал, что бабушка не умрет.

Он брызнул на нее водой, влил в рот немного молока и принялся обмахивать ей лицо. Жрец грустно стоял рядом. Канни был так поражен, что не мог вымолвить ни слова. Приказчик кружил вокруг них, возвещая радостную весть. Вокруг стала собираться толпа.

— Не будем терять времени, — вскричал управляющий. — Я сбегаю за врачом.

И бросился в город.

— Ну и врачи сейчас! — воскликнул Канни. — Живого от мертвого не могут отличить! Если б мы вовремя не заметили… Ну и врачи!

Под воздействием их усилий движение большого пальца понемногу распространилось и на другие члены. Сначала появились признаки жизни в других пальцах ног, затем во всей ноге, затем в руках. Мало-помалу старушка оживала. Однако глаза ее все еще были закрыты. Шрирам тихонько попросил:

— Бабушка, бабушка, открой глаза. Я здесь.

В этот миг он забыл о политике, спорах и войнах, о Британии и даже о Бхарати.

— Бабушка, вставай, с тобой все в порядке.

Сердце ее забилось, слабое дыхание шевельнуло грудь. Шрирам испустил вопль огромного облегчения.

— Моя бабушка не умрет, она жива, — крикнул он приказчику. — Благослови ее Господь!

Он подтащил к ней за руку Канни.

— Канни, она жива!

Одной рукой он держал бабушку, а другой обнял Канни за плечи. Рыдание вырвалось у него из груди. По лицу потекли слезы.

Канни похлопал его по спине и сказал:

— Не надо, не надо, мужайся. Не надо плакать. А вдруг она откроет глаза? Она должна увидеть счастливое лицо.

Вдалеке затарахтел старенький мотор. Все закричали:

— Это машина доктора.

Показался маленький автомобиль. Тарахтя мотором, он с трудом проехал по камешкам и песку возле переезда у Наллапиной рощи и свернул на неровную песчаную дорогу, ведущую к южному входу в крематорий. Доктор был крошечный человечек в огромном белом халате, с растрепанной, как у Эйнштейна, шевелюрой. Рядом с ним все казались просто гигантами. Он выскочил из автомобиля, за ним вылез управляющий.