Сергей Морозов - Великий полдень

Толя Головин поздоровался и вопросительно взглянул на Папу, как бы спрашивая, можно ли говорить при мне.

— Присоединяйся, Толя, — сказал ему Папа, кивнув на стол.

Толя Головин по-свойски присел за стол и отломил себе большой кусок остывшей утки.

— Вкусно, — сказал он, погружая зубы в нежную мякоть.

— Вот, — продолжал Папа, — Серж интересуется, как это доктора угораздило подвернуться Ереме страшному… У тебя есть версии, Толя?

Пусть по своему обыкновению мрачновато и не смешно, но Папа все-таки подтрунивал надо мной. Это было ясно. Я понял это, как только Толя Головин принялся докладывать Папе обстановку.

Бедняга доктор с его отрезанными ушами был лишь незначительным звеном в глобальном развитии событий. Папа нарочно держал меня в неведении и напряжении. Оказывается, на утреннем совещании как раз обсуждалась общая ситуация вокруг Москвы в свете грядущих выборов нового главы государства, а также перераспределение власти и сфер влияния после недавней кончины прежнего правителя. Было очевидно, что заговор против нас существует, и притом изобретательно организованный и масштабный, и его корни уходят Бог знает в какие глубины. Даже Папа не имел полной информации о расстановке сил. Обсуждался доклад экспертов, следователей и аналитиков по ведомству безопасности, которые интерпретировали прошлое и просчитывали ходы на будущее. Это было что то вроде нескончаемой шахматной партии. Более точного сравнения применительно к политическим интригам не найдешь. Однако в отличии от шахматной, в этой партии участвовало не два соперника, а неопределенное их количество. И даже переменное их число. Участники появлялись, исчезали, появлялись вновь, а партия, начатая еще в незапамятные времена, продолжалась.

Теперь я находился в роли зрителя, а точнее невольного соглядатая, — хотя зритель я был не внимательный, а соглядатай и вовсе никудышный. Если уж на то пошло, разбираться в этих хитросплетениях мне вообще было ни к чему. Достаточно, что в глубине души я сознавал себя человеком, который сделал в этой пресловутой шахматной партии первый ход. Так или иначе я был настоящим и единственным творцом ситуации, сочинив и разработав идею Москвы, вокруг которой развернулась вся борьба. Обмолвись я об этом раньше, меня бы сочли сумасшедшим. Впрочем, раньше я и сам этого не понимал.

В самом начале моей работы мне казалось, что успех проекта целиком зависит от того, как я впишусь с ним в текущие события. В поисках вдохновения, я пытался проникнуться настроениями общества и как всякий обыватель считал себя хитрее государства со всеми его идеологиями. Начиная с юношеских увлечений всяческими социальными теориями и нигилистическими доктринами, я прошел все фазы скепсиса и критического отношения к идеологии как таковой. Давным-давно я ничему не верил на слово, не поддавался на агитацию и пропаганду, а к средствам массовой информации относился сугубо прагматически, а именно — пропускал мимо ушей «комментарии» и старался выуживать лишь голые «факты», из которых пытался составить «собственную» картину мира. Подобно нашим старичкам, я со вниманием смотрел телевизор, читал газеты и был уверен, что наблюдаю «реальную политику». К счастью, довольно скоро я понял, что и факты — не факты вовсе, а всего лишь осколки чужих мнений и точек зрения. Спасибо просветившим меня на этот счет Ницше и нашему профессору Белокурову. Последний доходчиво растолковал, что единственная реальность — это политическая воля отдельных индивидуумов, а все прочее, в том числе так называемые «факты», — нихиль, ничто. Я согласился всей душой. И, кажется, не расстался с этим убеждением даже в пору увлечения религией и в момент святого крещения.

Тогда мне еще не открылась суть происходящего, и я полагал, что градостроительные идеи следует разрабатывать с учетом, так сказать, «политических реалий». Я еще не понимал, что моя идея — сама по себе — станет единственной «реалией» и, подчинив себе всю «политику», заложит основы нового мироустройства… Между прочим Альга, подметив в идее Москвы элемент космизма, удивительно точно это почувствовала…

В то же время я чувствовал, что за поучениями и мнениями о. Алексея, иногда до смешного наивными и устаревшими до нафталинности, все же стоит нечто более авторитетное, чем в новейших интеллектуальных построениях… Взять хотя бы евангельскую пропись о том, что любая власть от Бога. Воля волей, но самые гадости и начинаются, когда волю употребляют на то, чтобы низвергнуть существующую власть. Сковырнуть можно болячку, а попробуйте-ка расковырять родинку. Раз уж выпал нам такой редкий и счастливый момент — умер наш старенький правитель естественной смертью, почему бы спокойно не подождать, пока все не образуется само собой и не будет избран наш всенародный кандидат? Может быть, и Москва-то моя возведена как раз для этого нашего нового Богоносца, и с его появлением идея Града приобретет свое полновесное воплощение?.. Я всегда подозревал, что у Папы имелось на этот счет особое мнение. Пожалуй, он сам считал себя рукой Божьей — что именно он, Папа, осуществляет высший божественный замысел, помогая восхождению Феди Голенищева.

Что касается меня, то кандидатура Феди меня вполне устраивала. Какие ни какие, пусть уж они состоятся, эти выборы! Все наши говорили, что они демократичные, то есть свободные. Тут, конечно, просматривался забавный парадокс: какими же еще могут быть выборы, как не свободными? Если технология выборов кого — то не устраивает, если кто-то утверждает, что избирательные урны у нас с двойным дном, как чемоданчик балаганного иллюзиониста, а массы заморочены проправительственной пропагандой, то на эти параноидальные обвинения может быть один ответ: дураки вы все. Сказано же: все в руце Божией — вместе со всеми вашими избирательными урнами, фальсификациями и пропагандой! Нет уж, как хотите, а в современном обществе выборы как таковые — чушь собачья. Кстати, даже профессор Белокуров, несмотря на свои рассуждения о первопричинности политической воли и ее решающем месте в нашей истории, отдавал должное трансцендентальной стороне происходящего. Воля волей, а мистику никак не обхитришь. Для нее не существует преград и ограничений. Тут уж не прикроешься фиговыми листками избирательных бюллетеней… Если массы и участвуют в спектакле, то лишь в качестве статистов, если не декораций. Политику безусловно делают личности, и нет конфликта между «низами» и «верхами», потому что не существует ни «верхов», ни «низов». Борьба всегда идет между личностями со своими конкретными возможностями, а толпу просто не принимают в расчет. Масса не выбирает себе правителей, не пишет законов, не отдает команд, не подписывает смертных приговоров и вообще никак не способна самостоятельно себя проявлять. У нее нет рук, чтобы делать, языка, чтобы говорить, головы, чтобы думать. На то она и масса. И не остается ничего другого, как только ею манипулировать.