Сергей Морозов - Великий полдень

Пусть я мечтатель и не от мира сего, но кое-что я видел. Хотя бы в сравнении с рядовым обывателем. Я наблюдал, как примитивно, буднично, грубо, тупо, нагло, дико, кроваво происходит «перераспределение полномочий», иначе говоря, борьба за власть. Поэтому, когда, скажем, по телевизору сообщали, что некая группа акционеров или там пайщиков какого-нибудь огромного концерна, вроде Папиной Фирмы, которая сама по себе сравнима с государством в государстве, избрала на своем собрании посредством открытого голосования, то есть честно и законно, нового руководителя, я лишь пожимал плечами: к чему все это? Наверное, даже самый тупой обыватель прекрасно понимает, что, прежде чем сообщать об открытых голосованиях, надо бы объяснить каким образом эта компания составилась, откуда взялись эти пайщики, которых всего-то таких богоравных — человек десять, и которые, прежде чем мило и дружно усесться перед телекамерами, перестреляли, перерезали и передушили сонмы других пайщиков. А главное, обыватель понимает, что сам-то он никакой не пайщик и таковым никогда не будет, а следовательно, бесконечно далек от этого праздника закона, демократии и благодати. Для чего тогда, спрашивается, эта видимость справедливости, если никто в нее не верит? Нет и быть ее не может. Кого хотят одурачить?.. Однажды я, как заправский обыватель (хотя по идее должен быть поумнее, чем обыватель), горячо распространялся об этом перед женой. «А они вовсе не для народа стараются, — пожала плечами жена. — И вовсе не стремятся никого одурачить. Ни народ, ни тебя. Просто хотят хотя бы между собой разобраться, по-семейному. Ведь они тоже люди и хотят жить между собой как люди…» Что ж, это вернее всего. Они, конечно, люди. Ради этой «семейной» справедливости весь сыр-бор.

В общем, настоящая политика — совсем не то, о чем можно вычитать в газетах или высмотреть по телевизору. Это частное дело нашего Папы и таких как он. Только это и может называться реальной политикой; и никакой другой не существует. Остальное — фикция.

Итак, поедая запеченную утку, Толя Головин докладывал Папе самую свежую информацию.

Судя по всему, события подошли непосредственно к стадии открытого противостояния. Из Города и пригорода шли глухие, неопределенные угрозы в адрес Москвы. Сразу в нескольких избирательных округах местные власти провозгласили временный суверенитет и намеревались провести досрочные выборы собственный верховных лиц. Обстановка там была ужасная. Кое-где имелись случаи форменного вандализма. В основном бесчинствовали подчиненные местным бандитам молодежные группировки. Электрички и станции метро забрасывались бутылками с зажигательной смесью. Особо отмечалось, что некоторые общеобразовательные школы и даже частные колледжи превратились в своеобразные бандитские военкоматы, которые производили принудительную вербовку подростков в летучие диверсионные отряды. Население было запугано до крайности, жители баррикадировались в подъездах многоэтажек, словно в осажденных крепостях. Поговаривали о том, что уже действуют ночные эскадроны смерти, тонтон макуты. Все это происходило со стремительностью пароксизма, и только немедленное введение значительных воинских формирований предотвратило наступление кромешной тьмы и хаоса. Однако военные закрепились пока что на блокпостах, а злоумышленники уклонялись от прямых столкновений. Наведение порядка было возложено на маршала Севу, который в настоящий момент концентрировал силы и разрабатывал масштабную операцию по нейтрализации подрывных элементов и всяческой партизанщины.

— Он трудится в поте лица, — не без уважения сообщил Толя Головин.

— Его можно понять, — рассудил Папа. — Сейчас, положим, он немного поостыл, но время предстоит горячее. Каков бы ни был исход противостояния, наш маршал в любом случае останется в выигрыше. Он и теперь в своем ведомстве царь и Бог, а со временем, стянув вокруг себя горы брони, ракет, опять запетушится. Ему вполне может взбрести в голову выдвинуть еще какие-нибудь условия. Особенно на лаврах победителя. Тут уж одним генералиссимусом его не ублажишь.

И снова было непонятно: шутит Папа или нет.

— Да, — засопев, признал Толя Головин, — это возможно.

— То-то и оно, — задумчиво кивнул Папа.

— Это, положим, еще можно пресечь. Достаточно принять соответствующее решение.

— Ну а ты сам, Толя, как насчет генералиссимуса? Устоишь или тоже захочешь примерить мундир?

— Мне и маршала-то, Папа, выше крыши, — скромно пошутил Толя.

— Значит, с этим решили, — подытожил Папа.

Теперь я окончательно понял, что именно последует за этим решением. Вероятно, Альга так и не рассказала ему о своем разговоре с о. Алексеем, об истинных причинах произошедшего с маршалом Севой.

— Папа, — взволнованно начал я, — мне стали известны кое-какие новые подробности об этом деле.

— О каком деле? — покосился на меня Толя Головин.

— Вот об этом самом. Об истории с генералиссимусом.

— Ого, Серж! Неужели ты стал интересоваться делами? — усмехнулся Папа, который до сих пор как будто забыл о моем существовании. — У тебя появились источники информации? Может быть, со временем ты станешь способен выполнять и кое-какие поручения?

— Это очень серьезное дело, — сказал я. — И мне совсем не смешно.

— Что ж, мы тебя внимательно слушаем. — Папа обменялся многозначительным взглядом с Толей Головиным.

Я принялся объяснять им насчет Гаррика и Славика.

— Открыл Америку, — махнул рукой Толя Головин.

Папа ничего не сказал.

— Так вам это известно? — пробормотал я. — Почему же вы сомневаетесь в маршале?

— Не исключено, конечно, что так оно все и было, — похлопал меня по плечу Толя Головин, — только это сути дела не меняет.

— Как же не меняет! Он не виноват. У него уважительная причина…

— Видишь ли, Серж, — вынуждено принялся объяснять мне Толя, в то время как Папа скептически улыбался, — такие дела не делаются, если не подготовлены надежный отход, благовидные прикрытия и, если потребуются объяснения, уважительные причины. Причем, иногда чем глупее причины, тем больше они впечатляют. Как, например, в этой истории с его мальчишками… Ты, Серж, лучше в эти дела не суйся, — посоветовал мне главный Папин телохранитель. — Все равно всех узлов не распутаешь. Тут, понимаешь ли, своя наука. Своя, так сказать, архитектура. Ты человек творческий, у тебя фантазия совсем в другом направлении работает. Мечтай себе о своем, о приятном!

— А может быть он вдруг переменил свои убеждения и тоже хочет сделать что-нибудь полезное, Толя? — сказал Папа. — Просто не знает, как лучше за это взяться. Зачем ты его отговариваешь!

— Мне что, пусть берется, — пожал плечами Толя Головин. — Только не будет от него толку, Папа.