Сергей Морозов - Великий полдень

Я лихорадочно потер ладонью висок и в замешательстве взглянул в лицо Маме, как будто ждал, что она развеет это наваждение. Ей ведь ни к чему были эти двусмысленности. Но она молча улыбалась, и улыбка эта была сведущей и даже поощрительной. Она знала, что я ощущаю в этот момент, и не скрывала этого. Мне сделалось до неловкости странно, что такое может происходить между нами, что она так пристально смотрит мне в глаза и не отводит взгляда. Как будто сама предлагала себя в качестве объекта ухаживания. Мне вдруг ударила в голову мысль, что рядом со мной, может быть, находится женщина в высшей степени неудовлетворенная, женщина дико изголодавшаяся по мужчине. Покраснев еще больше, я не выдержал и отвел взгляд. Но ее запах продолжал обволакивать меня. Чтобы как-то отвлечься, я даже вытащил табакерку и усиленно принялся нюхать табак. Но запах любимого табака еще больше располагал к неге, к уюту. Мама покачивала ногой. Я чувствовал, что она не сводит с меня взгляда.

— Так напоминает тебе Майя меня или нет?

— Да. Наверное, — проговорил я совершенно осипшим голосом, — Майя очень похожа на тебя…

Не знаю, почему я это сказал. Если честно, я не видел между дочерью и матерью такого уж сильного сходства. Все эти годы я старался не вспоминать того, что было (или могло быть) между нами. И совсем не помнил, какой Мама была тогда… А сейчас что-то странное происходило с моим зрением. Я как будто не соображал, что это Мама. Собственно, мне это было все равно. Она была словно фантом женского пола, почти символ, у которого нет своей собственной души, фантом, который является в сладком сне, чтобы снова и снова погружать нас в беспорочный грех прелюбодеяния. Плюс фантастические возможности изощренного макияжа, благодаря которому этот неопределенный призрачный образ имел воздействие почти гипнотическое…

Но тут я вдруг сообразил, в чем дело. Я вспомнил, что уже весьма длительный срок нахожусь в условиях полного воздержания, блюду целомудрие, задавшись целью донести себя до Майи, переполнен этим самым целомудрием. Конечно, в этом все дело! Конечно, это горячка! И переполнен я, следовательно, вовсе не целомудрием, а безумным желанием женщины, и сейчас это желание направлено на женщину, которая сидит рядом… Впрочем, оттого, что я это понял, мне не стало легче.

— Давай, попей еще молочка, — услышал я ее голос.

Она вздохнула, ее грудь приподнялась. Мне показалось, что она предлагала испить мне из своих сосудов. Единственное, что от меня требовалось— просто решиться. «Нет! — мысленно твердил я себе. — Не может быть, чтобы она подталкивала меня к этому!» Для меня это означало бы конец всему. О Господи, казалось, мне еще никогда так не хотелось женщину.

— Ты не беспокойся, — тихим грудным голосом говорила Мама. — Насчет Майи. Ты будешь с ней. Вы будете вместе. Это очень даже хорошо. Мы все устроим. Тихо-мирно. Можешь на меня положиться. Вот моя рука…

Она действительно протянула мне свою горячую руку. Мне пришлось взять ее в свои ладони и долго держать навесу, так как она и не думала забирать ее у меня. Тогда я поцеловал ее руку, едва коснувшись пересохшими губами, и осторожно положил на диван.

Как это ни странно, но я ни минуты не сомневался, что Мама нисколько не кривит душой и, кажется, действительно намерена способствовать тому, чтобы мы с Майей были вместе. В то же время я не понимал, почему она так решительно встала на мою сторону, поддержала меня.

— Значит, вы еще не успели обсудить это с Наташей? — покашляв, поинтересовался я и снова вытащил табакерку.

— Нет еще.

Я облегченно вздохнул.

— Ты ведь со своей женой и сам можешь поговорить, когда сочтешь нужным. Ты поговоришь с ней, Серж?

— Да, я обязательно поговорю… — Тут я замялся, а потом смущенно признался: — Знаешь, как раз сегодня я собирался повидаться с Майей… Объясниться с ней.

Мама энергично покачала в головой.

— Нет, ни в коем случае! Предоставь все это мне. Тебе вообще не следует пока ездить к ней.

— Почему? — Я снова покраснел и смутился.

Не мог же я признаться, что мечтал о встрече с Майей совсем не ради разговоров и объяснений. Мне нужно было быть с Майей. Впрочем, думаю, Мама и сама это прекрасно поняла. С другой стороны, я ощутил необычайное облегчение оттого, что Мама объяснится с Майей вместо меня.

— Наберись немного терпения. Бедненький, разве ты не владеешь собой? Да, кажется, ты на грани того, чтобы явиться к нам с Папой и официально попросить руки нашей дочери?

— Я владею собой, но…

— Хорошо, — подумав, сказала Мама. — Ты сможешь повидаться с ней. Но — в Деревне. Вы приедете туда всей семьей как обычно на выходные… А пока — лучше все держать в секрете. Не наделай глупостей, Серж! — предостерегла она. — Иначе Папа тебя в порошок сотрет. Одно дело — этот разговор со мной, а другое дело — с Папой.

— Что он мне сделает? — пожал плечами я. — Если даже он будет против, мне наплевать на его мнение. Вот и все, — бодро заявил я. — Ничего он со мной не сделает.

— Я конечно тоже на это надеюсь. Но все-таки не будем искушать судьбу. Сейчас ему не следует перечить. Он и так настроен против тебя. И это еще мягко говоря.

— Чепуха. У нас с ним вполне нормальные отношения. Не хуже, чем всегда.

— Это тебе так кажется. На самом деле он терпит тебя лишь из-за нее.

— Из-за кого из-за нее? — не сразу понял я.

— Из-за Альги, конечно. Альга, понимаешь ли, весьма ценит твой авторитет. У этой милой девушки обнаружился большой интерес к архитектуре и вообще к твоей персоне.

— Да, да, я знаю, — рассеянно кивнул я. — Ну и что из этого следует?

Снова имя изумрудноглазой шатенки всплыло в нашем разговоре.

— Если бы он хотел от нее только этого, я бы не возражала! — неожиданно резко выкрикнула Мама и крепко сжала рукой мое колено.

Господи, вот оно что! Да она, похоже, ревновала Папу к Альге!

— Я бы не возражала, — повторила она. — Ей-Богу. Но у девушки, кажется, совсем другие планы… — добавила она. — Папа приготовил для нее царские апартаменты на самой верхотуре Москвы, но ей, похоже, этого мало.

И вот в который раз мне припомнился тот в высшей степени странный разговор с покойным доктором… То есть, конечно, когда доктор еще не был «покойным», а был язвительным болтуном и впервые озадачил меня своими рассуждениями. А я ведь так и не рассказал об этом разговоре Папе, хотя считал, что должен это сделать. Я никому о нем не рассказывал. Особенно после того, что случилось с доктором. Впрочем, постепенно я свыкся с мыслью, внушил себе, что это была так — никчемная болтовня… Не говоря уж о том, что у Папы и до Альги было не мало таких девушек… А может быть, таких да не таких? Что если подобных ей у него вообще никогда не было?