Ален Роб-Грийе - Резинки

Когда у тебя есть голова на плечах, хватит и искушения: возможное остается просто возможным, сирены давно уже взывают втуне.

Экипажи набираются заграницей; здешние мужчины предпочитают торговлю, земледелие, самые рисковые из них, занимаясь ловом сельди, не отходят дальше тридцати миль от берега. Другие же довольствуются тем, что слушают гудки пароходов и исчисляют их тоннаж. Они не ходят даже взглянуть на них, слишком далеко. Воскресная прогулка завершается на Циркулярном бульваре: на бульвар выходят по улице Кристиана-Шарля и идут по нему вдоль канала до Нового Молокозавода или до моста Гуттенберга, редко когда дальше.

Южнее встречаются, по воскресеньям только, так сказать, с ближайшими соседями. На неделе спокойствие нарушается здесь лишь армией велосипедистов, которая отправляется на работу.

К семи утра рабочие уже проехали; бульвар почти пуст.

На берегу канала, возле разводного моста, к которому выходит улица Землемеров, стоят два человека. Мост только что развели, чтобы пропустить рыболовное судно; стоя рядом с лебедкой, моряк готовится снова его свести.

Другой, наверное, дожидается завершения этой операции, но он, должно быть, не спешит: пешеходные мостки, соединяющие два берега в ста метрах справа, позволили бы ему продолжить свой путь. Это мужчина маленького роста, одетый в довольно поношенное длинное пальто зеленоватого цвета, в помятой фетровой шляпе. Он стоит спиной к моряку, не смотрит на судно; опирается на легкую железную балюстраду, что служит ограждением при входе на мост. Он пристально смотрит под ноги, на маслянистую воду канала.

Этого человека зовут Гаринати. Это его мы только что видели, когда он зашел в кафе «Союзники» и спрашивал этого Валласа, которого там уже не было. Он же и тот незадачливый давешний убийца, который лишь легко ранил Даниэля Дюпона. Жилище его жертвы — этот маленький особняк, железная ограда которого образует угол улицы как раз у него за спиной.

Железная ограда, изгородь из бересклета, дорожка из гравия вокруг дома… Ему не нужно поворачиваться, чтобы их видеть. Окно по центру, на втором этаже, — кабинет. Он знает все наизусть: изучал всю прошлую неделю. Впрочем, все зря.

Бона, как обычно, был хорошо осведомлен, и ему самому оставалось лишь тщательно выполнить инструкции. Оставалось, да так и осталось, ибо все сорвалось по его вине: отделавшись, вероятно, легкой царапиной, Дюпон вскоре сможет вернуться за свой бересклет и снова погрузиться в свои досье и карточки в окружении зеленых переплетов из телячьей кожи.

Электрический выключатель возле двери, фаянсовый, с металлическим верхом. Бона сказал потушить свет; он этого не сделал, и все сорвалось. Ничтожная оплошность… Так ли это? Коридор оставался освещенным, это правда; но если бы в комнате было темно, Дюпон, может, и не стал бы дожидаться, когда дверь откроется полностью, чтобы повернуть выключатель. Может быть? Поди знай! Или же он так и сделал? И было достаточно ничтожной оплошности. Может быть.

Гаринати никогда прежде не проникал в этот дом, но инструкции Бона были столь точными, что он мог бы перемещаться в нем с закрытыми глазами. Без пяти семь он спокойно подошел с улицы Землемеров. Поблизости никого не было. Он толкнул садовую калитку.

Бона говорил: «Сигнальный звонок не сработает». Так и было. Звонок молчал. Тем не менее еще утром, проходя перед домом («Не стоит все время шататься в этом месте»), он толкнул украдкой дверь, чтобы проверить, и услышал-таки звонок. Наверное, провод перерезали днем.

Это уже было ошибкой — пытаться проверить дверь утром; когда вечером он вошел в дом, ему на секунду стало страшно. Но тишина вернула спокойствие. Да и сомневался ли он на самом деле?

Он осторожно прикрыл калитку, до конца, но не закрывая на щеколду, и обошел дом справа, идя по газону, чтобы гравий не скрипел под ногами. В потемках видна только светлая дорожка между двумя полосками зелени и ровно подстриженные верхушки бересклета.

Окно кабинета, центральное окно на втором этаже, со стороны канала, ярко освещено. Дюпон еще за столом. Все так, как и предполагал Бона.

Прижавшись спиной к стене гаража в глубине сада, Гаринати ждет, не спуская глаз с окна. По истечении нескольких минут яркий свет сменяется более слабым огнем: Дюпон погасил настольную лампу, оставив гореть одну из лампочек верхнего освещения. Семь часов; он спускается ужинать.

Площадка второго этажа, лестница, передняя.

Столовая слева, на первом этаже. Ставни закрыты. С задней стороны дома, на кухне, ставни тоже закрыты, но сквозь щели пробивается тусклый свет.

Гаринати приближается к маленькой застекленной двери, стараясь не попасть на свет, идущий из коридора. В тот же момент закрывается дверь столовой. Дюпон, уже? Быстро он спустился. Или старая служанка? Нет, та сейчас выходит из кухни. Значит, это был Дюпон.

Старуха удаляется вглубь передней, но в руках у нее ничего нет; надо еще подождать. Она почти сразу возвращается, оставив полуоткрытой дверь в столовую. Возвращается к себе на кухню и тут же появляется снова, держа в руках огромную супницу, опять проходит в столовую и на этот раз закрывает за собой дверь. Пора.

Бона сказал: «У тебя минут пять, чтобы подняться наверх. Старуха ждет, пока он доест свой суп». Наверное, она получает распоряжения на завтра; так как она туга на ухо, это должно занять какое-то время.

Гаринати бесшумно проскальзывает внутрь. «Петли заскрипят, если ты слишком широко откроешь дверь». Вдруг неистовое желание все же попробовать; открыть пошире, самую малость; только для того, чтобы понять, как далеко можно зайти. Чуть-чуть. Чуточку, самую чуточку; для ошибки больше и не надо… Но рука благоразумно останавливается. Лучше при выходе.

В этом доме не очень-то осторожничают: войти может кто угодно.

Гаринати тихо закрыл дверь. Он продвигается равномерными шагами по плиткам пола, чуть слышно поскрипывая каучуковыми подошвами. На лестнице и на втором этаже повсюду толстые ковры, это будет еще удобнее. В передней горит свет; там, на площадке — тоже. Никаких трудностей. Подняться, подождать, пока Дюпон вернется, и убить его.

В кухне на столе на белой тарелке лежат три тонких ломтика ветчины. Легкий ужин; неплохо. Лишь бы он не съел всю кастрюлю. Не следует переедать, чтобы иметь возможность спать без сновидений.

Непреложный путь продолжается. Все движения просчитаны.

В совершенстве отлаженный механизм не может дать сбоя. Важно лишь следовать написанному, повторяя фразу за фразой, и слово свершится, и Лазарь восстанет из могилы, обвитый погребальными пеленами…

Тот, кто так продвигается, тайком, чтобы исполнить приказ, не ведает ни страха, ни сомнения. Он даже не чувствует веса собственного тела. Его шаги бесшумны, как шаги священнослужителя; они скользят по коврам и плиткам, такие равномерные, такие безличные, такие бесповоротные.