Ален Роб-Грийе - Резинки

Прямая — это кратчайший путь от одной точки к другой.

…шаги такие легкие, что они не оставляют ни единой морщины на поверхности океанов. Лестница этого дома насчитывает двадцать одну ступеньку, кратчайший путь от одной точки к другой… поверхность океанов…

И вдруг вода, столь прозрачная, мутнеет. В этих декорациях, предустановленных законом, где ни справа, ни слева нет и лишней пяди, секунды промедления, передышки, взгляда назад, актер останавливается, посередине фразы… Он знает ее наизусть, эту роль, которую он исполняет каждый вечер; но сегодня он отказывается продолжать. Вокруг него застывают другие персонажи, с поднятой рукой или полусогнутой ногой… Такт, начатый музыкантами, затягивается до бесконечности… Теперь следовало бы что-нибудь сделать, произнести какие-то слова, некие слова, которых бы не было в либретто… Но, как и каждый вечер, начатая фраза завершается — в предписанной форме, рука опускается, нога завершает свое движение. В яме, все с тем же воодушевлением играет оркестр.

Лестница насчитывает двадцать одну деревянную ступеньку плюс, в самом низу, ступенька из белого камня, которая значительно шире других и на свободном закругленном краю которой стоит медная колонна со сложным орнаментом, увенчанная головой шута в дурацком колпаке с тремя бубенчиками. Выше массивные и полированные перила поддерживаются стойками из точеного дерева, слегка выпуклыми у основания. Серая ковровая дорожка с двумя полосами гранатового цвета по краям покрывает лестницу и доходит в передней до входной двери.

В описании Бона цвет ковра был опущен, так же как и особенность верхушки медной колонны.

Кто-то другой, в этом самом месте, взвешивая каждый свой шаг, придет, наверное…

Над шестнадцатой ступенькой на стене висит небольшая картина, на уровне глаз. Это романтический пейзаж, изображающий ночную бурю: молния освещает развалины башни; у ее подножия видны два лежащих человека, которые спят, несмотря на весь этот грохот; или же сраженные молнией? А может, упавшие с башни. Рамка из резного и позолоченного дерева; все вместе кажется довольно старинной работы. Бона не упоминал этой картины.

Площадка. Дверь справа. Кабинет. Он в точности такой, как его описал Бона, даже, может, еще теснее и еще больше загроможден: книги, повсюду книги, те, которыми покрыты стены, почти все в зеленых переплетах из телячьей кожи, другие, брошюрованные, ровными стопками лежат на камине, на круглом столике и даже на полу; кроме того книги валяются на краю стола и в двух кожаных креслах. Стол из темного дуба, длинный и монументальный, благополучно занимает остаток комнаты. Он весь завален папками и всякими бумагами; большая лампа с абажуром, стоящая посередине, потушена. В люстре на потолке горит только одна лампочка.

Вместо того чтобы прямо пройти через небольшое свободное пространство зеленого ковра, между дверью и столом (пол скрипит в этом месте), Гаринати обходит кресло, протискивается между круглым столиком и стопкой книг и подходит к столу с другой стороны.

«Стоя позади стола и держась обеими руками за спинку стоящего перед тобой стула, ты запомнишь расположение всех предметов и двери. У тебя есть время: Дюпон не поднимается раньше половины восьмого. Когда ты все как следует запомнишь, пойдешь и выключишь свет. Выключатель находится при входе, у косяка; нажимать нужно к стене, в другую сторону включаются две другие лампочки. Потом ты вернешься, опять тем же самым путем, встанешь за стулом, точно так же, как раньше, ты будешь ждать, держа в правой руке взведенный револьвер, глядя туда, где находится дверь. Когда Дюпон откроет, его силуэт будет отчетливо виден в дверном проеме на фоне освещенного коридора; оставаясь невидимым в темноте, ты спокойно прицелишься, опираясь левой рукой на спинку стула. Выстрелишь три раза, в сердце, и уйдешь, без лишней спешки; старуха ничего не услышит. Если ты ее встретишь в передней, не особенно показывай лицо; оттолкни ее слегка. В доме больше никого не будет».

Единственный путь от одной точки к другой.

Что-то вроде куба, правда, не очень правильной формы, тускло блестящая масса серой лавы с отполированными, видимо, долгим употреблением сторонами, стершимися гранями, на вид твердая, на вес — будто из золота, объемом с кулак; пресс-папье? Единственная занятная вещица во всей комнате.

Заголовки книг: «Труд и организация», «Феноменология кризиса (1929)», «К вопросу об экономических циклах» и все в таком духе. Ничего интересного.

Электрический выключатель напротив косяка, фаянс и никелированный металл, три положения.

В самом верху белого листа он как раз написал три слова: «…не могут помешать…» Тут-то и спустился ужинать; должно быть, не смог подыскать следующего слова.

Шаги на площадке. Свет! Теперь уже ничего не сделаешь. Дверь, которая открывается, и растерянный взгляд Дюпона…

Гаринати выстрелил, только один раз, наудачу, вслед убегающему.

Ничтожная оплошность… Может быть. Моряк справился наконец с ручной лебедкой; мост сведен.

Склонившись над парапетом, Гаринати не шелохнулся. Он смотрит, как у него под ногами плещется по входящему углу набережной маслянистая вода; там сбилась в кучу всякая дрянь: запачканная смолой деревяшка, две старых пробки обычной формы, кусок апельсиновой корки и какие-то более мелкие ошметки, наполовину разложившиеся, с трудом различимые.

От легкого ранения в руку так быстро не умирают. Ну-ка, посмотрим! Патрон пожимает своими грузными плечами, в этом движении недоверие сливается с безразличием: они могут писать все что угодно, но им не убедить его этой информацией, сфабрикованной специально для того, чтобы всех дурачить.

«Вторник 27 октября. — Дерзкий злоумышленник проник вчера с наступлением ночи в жилище г-на Даниэля Дюпона, дом № 2 по улице Землемеров. Застигнутый на месте преступления владельцем дома, преступник, убегая, выстрелил в него несколько раз…»

Старуха пришла вся запыхавшаяся. Было около восьми; в кафе — ни одного человека. Нет, был этот пьянчужка, дремавший в своем углу; вязаться со своими загадками было уже не к кому; все разбрелись по домам ужинать. Старуха спросила, можно ли позвонить. Конечно же, можно; патрон показал ей висящий на стене аппарат. Она держала в руке карточку, на которую смотрела, набирая номер, не переставая при этом говорить: от нее нельзя было позвонить, что-то испортилось еще в субботу. «От нее» — это тот домик на углу, с изгородью вокруг. Трудно было сказать, к кому собственно она обращалась. Вероятно, к нему, поскольку пьяница явно не заинтересовался; тем не менее казалось, что она хотела затронуть более широкую аудиторию, словно бы толпу, собравшуюся на площади; или же задеть в нем какое-то более глубокое чувство, нежели слух. Еще в субботу, а так никто и не появился, чтобы починить.