Ален Роб-Грийе - Резинки

— Алло! Можно доктора Жюара?

Она кричала сильнее, чем когда рассказывала о своих несчастьях.

— Нужно, чтобы доктор пришел немедленно. Тут раненый. Немедленно, вы слышите? Раненый! Алло! Вы слышите?..

Во всяком случае, сама она, видно, не очень хорошо слышала. В конце концов она протянула ему вторую трубку, и ему пришлось передавать ответы из клиники. Точно, глухая. Она читала по его губам, когда он говорил.

— Господин Даниэль Дюпон, дом два по улице Землемеров. Доктор знает.

Она спрашивала его взглядом.

— Все нормально, он придет.

Расплачиваясь за разговор, она продолжала быстро говорить. Вид у нее был не напуганный, скорее, слишком возбужденный. Поужинав, г-н Дюпон поднялся к себе в кабинет и обнаружил там бандита — есть же такие смельчаки — в своем кабинете, из которого только недавно вышел; где даже горел свет! Чего он там делал? Хотел украсть книги? Хозяину удалось забежать в спальню, где у него есть пистолет; пуля только задела руку. Но когда он снова выскочил в коридор, бандит уже удрал. А она ничего не слышала, вот что самое главное! Как он прошел? Есть же смельчаки. «Дерзкий злоумышленник проник…» Телефон не работал с субботы. Утром она потрудилась зайти на почту, чтобы его починили; естественно, никто не пришел. Ну, воскресенье понятно — выходной день, хотя должна же быть какая-то постоянная служба и для таких дней. Если бы сервис был налажен так, как надо, сразу бы пришли. А ведь г-н Дюпон ждал важного звонка всю субботу; он не знал даже, могут ли ему звонить, так как телефон молчал с пятницы…

Проект всеобщей реформы в организации работы почты, телеграфа, телефона. Статья первая: Будет организована постоянно действующая служба для неотложных случаев. Нет. Одна-единственная статья: Телефон г-на Дюпона всегда будет в превосходном рабочем состоянии. Или просто: Все всегда будет работать нормально. И утро субботы благополучно останется на своем месте, отделенное от вечера понедельника шестьюдесятью часами по шестьдесят минут.

Старушка добралась бы, наверное, по меньшей мере до сентября, если бы не вмешался пьяница, разбуженный ее криками. Он старательно рассматривал ее какое-то время, а потом сказал, воспользовавшись затишьем:

— А знаете, бабушка, что для служащего почты хуже горькой редьки?

Она повернулась к нему.

— Ну, мальчик мой, нашел чем хвастаться.

— Да нет, бабушка, не для меня. Я спрашиваю, что хуже горькой редьки для служащего почты?

Он говорил высокопарно, но язык его чуть заплетался.

— Что он говорит?

Патрон вместо ответа повертел пальцем у виска.

— А, понятно. Ну и времена настали. Меня не удивляет, что у них все так плохо, на этой почте.

Тем временем Жаннет затопила печь и кафе заполнилось дымом. Патрон открыл дверь на улицу. Холодно. Небо затянуто тучами. Того и гляди пойдет снег.

Он выходит на мостовую и смотрит в направлении бульвара. Видны ограда и изгородь углового дома. На берегу канала, у входа на мост, стоит, облокотившись и повернувшись спиной, какой-то человек. Чего он там дожидается? Что кит проплывет? Видно лишь его длинное пальто цвета мочи; как у давешнего типа. Может, это он и дожидается, когда тот вернется?

Что это за история с бандитским нападением? Было еще одно ранение, тяжелое, и старуха не знала? Или не хотела об этом говорить? Бандит! Что-то тут не так. Да какая, к черту, разница?

Патрон возвращается к своей газете:

«…Потерпевшего, получившего тяжелое ранение, срочно доставили в ближайшую клинику, где он скончался, не приходя в сознание. Полиция пытается установить личность убийцы, о котором до сих пор ничего не известно.

Даниэлю Дюпону, награжденному военным крестом, кавалеру ордена „За заслуги“, было пятьдесят два года. Бывший профессор Школы Права, он являлся также автором множества оригинальных трудов по политэкономии, в частности, по проблемам организации производства».

Скончался, не приходя в сознание. Он его даже не терял. Опять пожимает плечами. Легкое ранение в руку. Посмотрим. Так быстро не умирают.

Помолчав, Дюпон поворачивается к доктору Жюару и спрашивает:

— А вы, доктор, что об этом думаете?

Но у того уклончивое выражение лица; он явно ничего об этом не думает.

Дюпон снова говорит:

— С медицинской точки зрения, вы не видите помех этому путешествию? Это (он показывает пальцем на забинтованную левую руку) не мешает мне двигаться, и машину поведу не я. С другой стороны, у вас не будет никаких проблем с полицией: сегодня утром они получат — или уже получили — указание не заниматься больше моим делом, просто зарегистрировать свидетельство о смерти, которое вы им пошлете, и переправить мое «тело» в столицу. Вы только передадите им пулю, которую вытащили из меня. Будет считаться, что она попала мне в грудь: сами уж придумаете куда, чтобы все было более или менее правдоподобно. Ничего другого им не потребуется, поскольку настоящего расследования не будет. У вас есть какие-то возражения?

Маленький доктор делает неопределенный жест отрицания, и вместо него начинает говорить третий персонаж. Расположившись на железном стуле у изголовья раненого, он так и остался в пальто; ему вроде бы не по себе.

— Может… это… немного, ну… как сказать?… романически? Не благоразумнее ли сделать… сказать… не делать из этого такой тайны?

— Наоборот, мы вынуждены действовать так как раз из предосторожности.

— По отношению к обычным людям, к общественности, я еще понимаю. Заявление для прессы, и тайна, которая остается в стенах клиники, — очень хорошо. Хотя нельзя не задаться вопросом, будет ли тайна… на самом деле… Эта палата ведь не изолирована…

— Да нет, изолирована, — перебивает Дюпон. — Говорю тебе, что меня никто не видел кроме доктора и его жены; и сюда никто не заходит.

Доктор незаметно кивает.

— Конечно… Конечно, — продолжает черное пальто, остающееся при своем мнении. — Во всяком случае, в отношении полиции, стоит ли… сохранять… или даже соблюдать…

Раненый немного приподнимается на своей койке:

— Да-да, я же тебе уже говорил! Руа-Дозе настоял, чтобы мы именно так и поступили. Вне организации он ни на что не может положиться, ни на свою полицию, ни на что-то другое. К тому же речь идет о временной мере: руководители, по крайней мере некоторые из них, будут в курсе, и здесь и везде; но на настоящий момент непонятно, кому в этом городе можно доверять. Лучше будет, если вплоть до получения нового приказа я буду для всех считаться мертвым.

— Да, конечно… А старая Анна?

— Сегодня утром ей сказали, что ночью я скончался, что у меня было одно из этих странных ранений, которые поначалу не кажутся тяжелыми, но никого не щадят. Я колебался, стоило ли наносить ей такой удар, но так было лучше. Она запуталась бы во лжи, если бы ее стали расспрашивать.