Уго Ириарт - Галаор

Мамурра обнажил свой гигантский меч. Железное чудовище неслось прямо на Верблеопардатиса. Меч дона Мамурры обрушился на оскаленную пасть чудовища, и оно повернулось к дону Мамурре. Тот издал воинственный клич и пришпорил Ксанфа.

Конь мчался во весь опор, седая грива дона Мамурры развевалась, словно штандарт.

Разъяренное чудище настигало Ксанфа. Дон Мамурра отыскал взглядом удаляющегося Верблеопардатиса с болтающимся на его шее Галаором.

– Удачи тебе, Галаор! – крикнул он.

КСАНФ: Кабан, Геркулес, Геркулес, разрушь ветер!

Дон Мамурра почувствовал, как рог чудовища касается его ноги. Он молниеносно развернул коня и крепче сжал рукоять меча. Чудовище бросилось на дона Мамурру, но наткнулось на его огромный меч, перекувырнулось, рухнуло оземь и забилось в агонии. Дон Мамурра медленно приблизился к нему.

– Это злоба твоя тебя погубила, – объяснил он издыхающему чудищу.

Потом посмотрел по сторонам: кругом пустота и тишина. На месте замка – груда камней, на месте садов – обугленные пни и выжженная трава. Никого и ничего. Галаор наверняка был уже далеко. Дон Мамурра улыбнулся и медленно двинулся вперед.

Медленно ехал дон Мамурра, покидая те места, где еще так недавно цвели чудесные сады. Он не направлял коня, и тот шел туда, куда хотел. Они поднялись на гору, и оттуда дон Мамурра еще раз окинул взглядом свои владения: жизнь там еще слабо теплилась лишь в нескольких маленьких облачках дыма, да и те скоро рассеял легкий ветерок.

КСАНФ: Терпеть поражение… Большой конь, огромный, словно дерево; спокойны в чреве твоем солдаты и щиты; корабль, который не скачет, не кусает… Нападай, скачи меж стариков, кусай, бей копытом; копья, захлебнувшийся крик. Ливень на улицах вожделенного города: ливень серебра. Ливень каменных и деревянных голов, ливень огня и плача. Круши, на земле статуи, дети – мягко… Хрусти, бей, дави… Кровь, страх, бег… Бегут, туники, рвать, наслаждение; победные крики и вопли ужаса, белая, мягкая, обнаженная плоть и в ней мечи… Единственное спасение для побежденных – не надеяться на спасение; вперед, вперед, взбирайся на груду мрамора… усталость, звон мечей… дым, дым, тишина: боги сброшены на землю…

МАМУРРА: Да, Ксанф, все как тогда, как в том городе, который ты взял с налета: снова рухнули стены, которые ты видел перед собой столько лет. Все рушится, всему приходит конец, друг мой.

Старик погладил шею коня и легонько похлопал по крупу – нужно двигаться вперед. Больше старый воин не оглянулся ни разу: было место, куда он хотел вернуться. Вернуться, увидеть его еще раз, и упасть, чтобы отдохнуло наконец его усталое тело.

Дон Мамурра улыбнулся: охотничий домик, над которым кричали ловчие соколы, стоял на своем месте. Он спешился, с волнением открыл скрипучую рассохшуюся дверь. Сердце его радостно забилось: все оставалось на своих местах. Он упал на постель, на те же самые лисьи шкуры, и заснул.

Яркий солнечный свет и веселые крики Галаора прервали сон дона Мамурры.

ГАЛАОР: Дон Мамурра! Дон Мамурра! Просыпайтесь, уже утро! Я принес вино и только что подстреленных перепелок. Вы ведь проголодались! Мы уже три дня ничего не ели. Дон Мамурра сел на постели из лисьих шкур. Дверь распахнулась, и появился весело улыбающийся Галаор. Он пришел не один: в проеме двери старик различил женский силуэт.

ГАЛАОР: Проходите. Здесь найдутся котлы и очаг. Эта женщина спасла мне жизнь, когда я впервые приехал в эти места, дон Мамурра. Она предупредила меня об отравленном роге. А сейчас она приготовит для нас этих изумительных перепелок.

МАМУРРА: Знаешь ли ты, Галаор, что греки когда-то верили, будто мы видим общие сны? Они считали, что когда мы засыпаем, то переходим в другой мир, общий для всех спящих, – мир захватывающий, головокружительный, мир, который подчиняется другим законам, совсем не похожим на те, по которым живут бодрствующие.

ГАЛАОР: Я не знал, что кто-то полагал, будто сон – дело коллективное. И то сказать: сны подчас такие бывают, что одному человеку с ними, кажется, сладить не под силу. И все же я держусь мнения, что всякий человек создает собственные сны, и никому другому они передаваться не могут.

МАМУРРА: Я с тобой согласен. Идея общего мира снов порождена грустью: мы чувствуем себя беззащитными перед собственными снами, а наши возлюбленные, засыпающие в наших объятиях, вдруг в одиночестве удаляются в неведомые края, где без нас испытывают ужас или блаженство. Мы жизнь готовы отдать за возможность сопровождать любимую в ее кошмарах и защитить от преследующих ее демонов, или за то, чтобы разделить с нею блаженство сладких сновидений.

Они продолжали беседовать, пока ноздрей их не коснулся запах жареного мяса – «аромат более приятный, чем самые изысканные духи», как высказался Галаор. Старуха внесла огромные дымящиеся блюда.

Галаор смотрел на перепелок, а дон Мамурра на старуху. Внезапно дон Мамурра вскочил на ноги. На лице его отразилось изумление, которое тут же сменилось радостной улыбкой.

МАМУРРА: Галаор, как ты сюда добрался?

ГАЛАОР: Дон Мамурра, вы опять?

МАМУРРА: Подожди, Галаор! Как ты нашел это место, затерянное среди лесов?

ГАЛАОР: Меня и на этот раз привели к вам, дон Мамурра. Мне показала дорогу эта женщина.

Дон Мамурра смотрел на старуху с тем же восторгом, с каким истинно верующий смотрит на икону.

МАМУРРА: Кто ты, девушка, такая юная и такая прекрасная? Эти волосы, облаком окутывающие твои плечи и руки, эти брови, прямые, точно стрелы, эти губы, два лепестка, изогнутые, как молодой месяц, это тело, которое сражает наповал даже не шелохнувшись, эти руки, нежные, словно два лебединых крыла, – чьи вы?

Мягкая и нежная, с глазами косули, юная, словно дождь, падающий на пруд, только что пришедшая в этот мир, – я встретил тебя много лет тому назад, потому что любил когда-то девушку, такую же, как ты. Ты еще плакала младенцем на нежных родительских руках, когда я сгорал в огне страсти, погружаясь в таинственное мерцание зрачков, таких же, как твои.

Смотри, здесь до сих пор хранится ее мягкая туфелька (старик наклоняется и поднимает туфельку), здесь лежит локон ее вьющихся волос. (Старуха надевает туфельку). Ах! Это твой размер! (Дрожащей рукой дон Мамурра поднимает локон и прикладывает его к волосам старухи). Возможно ли это? О Боже! Ты замедлила бег, Хранящая Тайну? Ты та же, что вошла со мною в эту дверь под крики ловчих соколов? Анна! Это ты! (Старик обнимает Хранящую Тайну, она пытается улыбнуться, но из глаз ее ручьем бегут слезы, и она прячет лицо в седой бороде старого воина.)

АННА: Это я, мой господин, твоя Анна. Перестань прижимать меня к себе, перестань воскрешать прикосновениями! Дай прижать тебя к своей груди, дай насмотреться на твою голову, которая снилась мне каждую ночь. О, говори, говори! Дай мне наслушаться твоим несравненным голосом…