Моника Фагерхольм - Американка

Итак, Сандра освободила парту, сложила ее содержимое в пластиковый пакет и отнесла его к себе домой, в свою комнату в доме на болоте.

Парту вынесли из класса. Чары разбились, жизнь продолжалась.

Дорис, прощай, здравствуй…

…рождественский гном!

Сказала Дорис-внури-Сандры, и Сандра не смогла сдержать широкой улыбки. Потому что и в самом деле приближалось Рождество.

Анна Нотлунд и некоторые ученики из класса Дорис заметили, что Сандра улыбнулась, и удивленно на нее уставились. Что в этом смешного?

Нет. Никто не понял. Это нельзя было понять.

«Никто в мире не знает моей розы, кроме меня».

Сказали Дорис-внутри-Сандры И Сандра в один голос (хоть этого никто и не услышал).

И Эдди, та Погибшая Девушка. Хриплый голос Эдди, на той пластинке.

Голос мертвой.

Мама, они мою песню поняли.

По этому всему кто угодно смог бы догадаться, что дело идет к нервному срыву.

Связь мысль-чувство-слово была в Сандре затоптана. Взамен появилась, например, музыка. Странные мелодии звучали в ней, мелодии, иногда привязанные к чему-то в реальности, а иногда нет. Узнаваемые мелодии, которые существовали в жизни. А порой неизвестные, которые явно не существовали.

Королева Озера: я не знаю, является ли музыка музыкой.

Сандра по-прежнему общалась с Биргиттой Блументаль. Они вместе готовили уроки. Биргитта Блументаль хорошо училась. Сандре нужна была помощь по многим предметам, особенно по математике, потому что она в начале осенней четверти много пропустила.

Биргитта Блументаль помогала ей. Она хорошо умела объяснять, так что все становилось ясно. Сандра ценила это. А еще Биргитта Блументаль была изрядная зануда, она не отклонялась от темы больше, чем требовалось. Раз они взялись учить уроки, так уроками и надо заниматься. Начали решать задачи, значит, решать задачи.

Никакого обезьяньего искусства. Никаких «игр». Не то что с Дорис Флинкенберг.

А потом наступало время отдыха. То, что в школьные годы называлось «свободное время». Тогда Сандра, возможно, впервые поняла значение этого слова. Когда у человека есть свободное время, он может заниматься обычными делами, отдыхать. Смотреть телевизор, читать, играть, складывать мозаики, разговаривать «обо всем на свете». Прежде всего об обычных вещах, они-то и есть самые важные: о мальчишках, например, которыми интересовались. Но Биргитта Блументаль иногда бывала чересчур супернормальной в этом отношении. Секреты у нее были самыми заурядными, но она их преподносила как бог знает что. В высокопарных выражениях расписывала она, как влюблена в своего тренера по верховой езде, которого звали Хассе, и как ее бесит, когда Тобиас Форстрём поглядывает на нее «нездоровым образом». «Но ты ведь знаешь мужиков», — добавляла со смешком Биргитта Блументаль. О да, да, да. Сандра тоже смеялась, она имела представление о мужчинах, хоть и не в подробностях, но это было не важно, важно, что она знала, что нормально, а что нет, и реагировала, как и следовало.

Были вещи, которыми они занимались с Дорис Флинкенберг, в их личном мире. Вещи, которые никогда не выходили за свои рамки, которые никогда не были больше, больше чем жизнь, вся жизнь целиком. Которые ничего не взрывали. Взрывались. Детонировали.

Даже если потом за них сполна расплачивались.

Мечты закончились. Истинная любовь умерла. Это надо было признать.

Они обсуждали, кем будут, когда вырастут. Именно об этом они говорили в тот вечер, когда случился нервный срыв. Биргитта Блументаль любила животных и мечтала стать ветеринаром. «Не доктором, как папа, хотя все так говорят, — заверила Биргитта Блументаль. — Это я сама так решила».

— А я не знаю, — призналась Сандра, когда настал ее черед и джин-тоник, который они нашли в баре, начал оказывать на нее свое влияние. — Модельером, может быть.

Это вырвалось у нее, сорвалось с языка, и вот она проговорилась.

Совершенно нормальная цель, совершенно нормальный ответ на совершенно нормальный вопрос. Так это было.

— Класс! — сказала Биргитта Блументаль, сделала большой глоток из своего стакана и поморщилась. — Ох! Слишком крепко. — Последние слова она прошептала, чтобы не услышали родители, которые по субботам мылись в бане этажом ниже.

— Ты находишь? — спросила Сандра светским тоном и сразу же смутилась. — Поначалу, возможно. Но потом привыкаешь.

— И не так уж приятно.

— Речь и не о том, чтобы было приятно, — уверенно заявила Сандра, ей нравилось так болтать о том и сем: модельер. Это успокаивало. Это было нормально, теперь все будет нормально. Не так, как в самом конце с Дорис Флинкенберг. Она вдруг вспомнила то ужасное время, когда все сорвалось и покатилось по своим законам. Пусть кровью и золотом еще пылают волны, как пелось когда-то на магнитофоне Дорис. Но скоро ночь потребует свой долг.

И лето оттолкнет вас.

По правде говоря, время с Дорис Флинкенберг было самое лучшее время. НО И худшее.

— На здоровье! — хихикнула Биргитта Блументаль. — Все так качается, качается.

Под Сандрой пол тоже заходил ходуном, хотя она лишь пригубила из своего бокала. Кач-кач. Нервный срыв приближался, к сожалению, и, к сожалению, предотвратить его было невозможно, и вызвал его не алкоголь, а одно-единственное слово, которое было сказано, слово «модельер». Оно пело в голове очень противно. Это пели Дорис-внутри-нее, Эдди и все возможные другие голоса.

Невыносимая какофония. Попытаться успокоиться, словно ничего не произошло, и кутить как ни в чем не бывало, отдыхать в субботу вечером.

Это была последняя мало-мальски нормальная мысль Сандры.

— Ой, я опьянела, — прошептала Биргитта Блументаль. А потом повысила голос, сочувственно посмотрела на Сандру, которая старалась отвести взгляд. Теперь все стало опасно, она смотрела на тюлененка, который отчаянно отталкивался ластами, пытаясь убежать от охотников, которые преследовали его по синему льду на телеэкране, безнадежная попытка. «Живая природа», так называлась программа, ее показывали каждую субботу, вечером в одно и то же время.

— Вот класс! Стать модельером, я имею в виду. Расскажи подробнее. — И добавила шепотом: — Ой, так весело стало! Думаешь, я успею протрезветь до того, как папа с мамой вернутся и настанет пора есть бутерброды с раками?

В семействе Блументалей каждую субботу после бани ели бутерброды с раками, такой был приятный обычай.

Бах! — застрелили тюлененка.

А маленькая шелковистая собачка виляла хвостом.

Но, например, Биргитта Блументаль… можно ли, в самом деле, разгадать тайну, так чтобы это была лишь игра, как и задумывалось, не больше и не меньше. Ничего кроме.

И Дорис, и все самое в жизни приятное: можно ли жить без этого? Без того, что хлестало через край.