Уильям Гэсс - Картезианская соната

Некоторые сны забываются. Но теперь Эмма Бишоп припомнила их все со счастливой улыбкой. Собирать ягоды в лесу, смотреть на черные ягоды, свисающие с веточки, и думать: не бери их, они могут быть ядовитыми… волнующее слово… яд… для нас. Элизабет Бишоп говорила «заряженные деревья», словно они могут выстрелить, как ружье. Наконец-то… наконец… наконец, подумала она: «С чем сравнить мне цветок, увядая, рождающий семя?»

точка на месте, где скончалась муха.

После долгих лет упражнений Лютер Пеннер достиг совершенства в искусстве тайных отмщений. Конечно, такая месть бледна и тонка; она кажется пошлой и слабой в сравнении с мускульными, размашистыми способами восстановления попранной чести, которые расцвечивают историю и делают ее читабельной. Зато тайная месть замышляется так затаенно и осуществляется столь ловко, что, изучив эту методику, паук научился бы ткать по-настоящему прочную паутину, а оса — жалить без промаха. Лютер Пеннер поставил перед собою возвышенную цель улучшить Природу и превзойти Провидение, и ради этого на протяжении уже упомянутых лет сделался мастером в искусстве, которое сам же и изобрел. Вполне осознавая свое могущество, он ничтоже сумняшеся обращался к самому себе в дневнике как «cher maitre et ami», поскольку все записи старательно излагал от третьего лица, придавая им безликую точность философского анализа. В этой формуле обращения не было аффектации: ведь он сам привык взирать на свое творческое «я» со стороны, с почтительным изумлением, как на персону, существующую вполне самостоятельно и располагающую богатым арсеналом средств. Будучи сам по себе человеком скромным и неприхотливым, он знал, что гений его не только создал и довел до совершенства новое искусство, но также постиг трансцендентальную сущность идеи отмщения и, подобно Декарту, усвоил ее благодаря возвышенному озарению, снизошедшему на него в один прекрасный день. Он понимал, что случай этот можно объяснить длительной подготовкой, ведь он всю жизнь изучал отмщение, — к тому моменту результатом его исследований был лишь каталог всевозможных историй об оскорбленной чести и соответствующем возмездии, — но, честно говоря, весьма сомнительно, чтобы эти знания как таковые породили революционную идею Чистого Отмщения en soi (что значит «в себе»); никогда бы без помощи Высших Сил он не постиг всей существенности тайны, не открыл субъективных причин приносимого тайной удовольствия, не понял до конца ее неизмеримой моральной силы. Ведь Чистое Отмщение дает в руки каждого обыкновенного мужчины, каждой женщины воистину чудовищное оружие, которое сразу уравновешивает силы слабого и угнетателя, а по прошествии времени непременно склонит чашу весов в более благородную сторону, ибо, хотя с виду такая месть бледна и вяловата, какие бы меры человек ни принимал, чтобы защититься от древних, активных форм мести, ничто не обезопасит его от невидимых ударов Л. Т. Пеннера; ни один человек, погрешивший против соседа своего, не сможет спать спокойно, и теперь я ощущаю уверенность, на какую не отваживался раньше, в том, что все наши самые благочестивые упования сбудутся, и благодаря Лютеру Пеннеру мы увидим торжество справедливости в несправедливой комедии жизни, и нищие духом наконец-то обретут наследство, давно им обещанное.

Цель моего труда — представить обществу этого скромного гения и изложить его доктрину, которая в будущем запечатлеет неизгладимо его имя в каждой душе. Я уверен, что как только мои заметки будут опубликованы и дневники Лютера Пеннера напечатают (а они откровенны, искренни и зелены, как луговая трава), то имя его поставят наравне с Коперником, некогда полностью перевернувшим наши представления о Вселенной. Никто не мечтал столь непрерывно, упорно и глубоко, как он. Подобно своему знаменитому тезке Лютеру, Пеннер мог бы реформировать всю нашу жизнь, а ведь необходимость реформации очевидна ныне, как никогда, потому что даже Природа, не говоря уж о Человеке, низко пала в наших глазах и лежит разбитая на куски, бессмысленной россыпью.

Лютера Пеннера это малоприятное состояние дел огорчало с самого раннего детства, и та проницательность, которой боги, по-видимому, втайне одаряют тех, кого предназначают для славных дел, позволила ему проникнуть в глубь «грязных душонок» его маленьких приятелей с потрясающей ясностью и силой, а отношения между ними породили в его сердце первую ноту будущей музыки, арии отмщения и воздаяния.

Чтобы читатель не вообразил, будто я выдумываю и привношу в ранние годы Пеннера свойства, проявившиеся значительно позднее, я процитирую здесь отрывки из его дневников — первые, еще неуклюжие каракули. Он начал записывать события своей жизни очень рано и продолжал вплоть до безвременной кончины. И записи эти отличаются поразительной неизменностью содержания и тона на протяжении многих лет, хотя, разумеется, стиль их менялся по мере того, как Пеннер взрослел и набирался знаний. Дневники его зрелых (и последних) лет все больше посвящались философским размышлениям. Лютеру Пеннеру всегда хотелось узнать, «как» и «почему»…

Апрель, 1. Подарили на день рождения тележку. Колеса не красные.

Апрель, 18. Меня три раза вытолкнули из моей тележки. Из моей! тележки! Сегодня утром Миллисент сказала, что я… «мизи-пизи».

Май, 4. Что такое «мизи-пизи»? Миллисент продоложает обзывать меня. Почему? Она запачкала штаны. Я ей не сказал. Берегись, Миллисент!

Май, 25. Энди повырывал все цветы у миссис Патнем. Сюлли подставил мне подножку, когда я бежал. У меня до сих пор синяк на руке! Я плакал перед его папой. Крэйг завтра собирается на пикник. Надеюсь, что пойдет дождь. Марш — ябеда.

Май, 26. Вышло! Вышло! Дождь! Я слышу, как он стучит в окно. Хорошо! От-лич-но! Придется посидеть дома, но это не важно.

Май, 30. Миллисент меня толкала, много раз! Почему?

Июнь, 11. Мы ездили на ферму. Видел лошадей, коров, коровьи лепешки, кур. Гуси понравились меньше всего. Шипят и гогочут, точно как Миллисент! Несколько раз падал. По дороге домой папа загнал машину в кювет. Я заткнул себе рот носовым платком, чтобы не хохотать.

Июнь, 17. В соседний дом въехал жирный краснорожий парень. Стоял, зажав нос, на парадном крыльце. Почему?

Июнь, 19. Наверно, потому, что он знает, что это никому не нравится.

Лютер в детстве не отличался здоровьем, да и вырос слабым и робким, и, как сам он с огорчением вспоминает, вечно от него можно было слышать «да, согласен», «несомненно», «разумеется», «очень разумно», «истинная правда», «прекрасно», плюс при этом робкая, приниженная улыбочка, открывающая неровные зубы, — в конце концов коллеги стали относиться к нему с подозрением; его перестали назначать в комиссии или в помощники кому-либо, зато поручали такую работу, где над головой не нависало начальство, перед которым пришлось бы ходить на задних лапках, и где, поначалу с трудом, а позднее со все большим спокойствием и уверенностью он правил самодержавно собою, закаляя, как сталь, свою душу в горниле злобы и собирая разрозненные моменты прошлого в единую картину, мораль которой была просто-таки вопиющей; в те дни он припомнил, например, как еще малым ребенком на детской площадке неоднократно плевал на деревянную горку, чтобы враг, съезжая по ней, замочил себе штаны; будучи чуть постарше, бросал мух в стакан лимонада здоровенным спесивым девчонкам, а уже подростком, сняв грязные носки, вытирал ноги о столовое серебро своей тетки.