Виктория Платова - Мария в поисках кита

Еще бы — не дорого, еще как дорого!..

Когда-то оно принадлежало женщине — единственной, кого по-настоящему любил Царь горы. Возможно, это была жена, или возлюбленная, или младшая сестра — степень родства не так уж важна. Важно, что именно с ней и произошла трагедия. И ее больше нет в живых, и ее смерть была насильственной. Обязательно — насильственной, о ненасильственные смерти ВПЗР (праматерь-сочинительница всех этих царей горы, уродов с выгоревшими ресницами и колец со значением) старается не мараться, так интереснее и больше соответствует жанру триллера-шарады.

Конечно же, у полицейского развязывается язык — и относительно трагедии с женщиной его жизни, и относительно многих других вещей. Развязывается не сразу, постепенно, по мере того, как малосимпатичный щенок, которому (вот ведь скотина!) постоянно везет в игре в маджонг, становится… нет, не другом. Просто человеком, из рук которого можно, не чувствуя подвоха, принять фразу: «Я готов слушать вас вечно».

Щенок и вправду умеет слушать.

Но ладони его по-прежнему остаются холодными, а сердце — совсем уж ледяным.

И нет никаких сомнений, что в самый неподходящий момент книжный урод предаст своего нового знакомого. Не нарочно, не испытывая никакого негатива к нему, — просто так, походя. Это будет удар в спину — настолько сокрушительный, что отразить его нереально: ВПЗР, стоящая за колонтитулом и дергающая за нитки сюжета, — большая мастерица по части изобретения таких ударов. И трагических историй, связанных с насильственной смертью, — тоже. Дальнейшая судьба того, кому нанесен удар, ни капли не волнует ВПЗР и — следом за ней — книжного урода. Пусть бы этот хренов полицейский брился утром в своей захламленной квартиренке и бритвой случайно перерезал себе горло; пусть бы его насмерть сбил автобус; пусть бы он пустил себе пулю в лоб — пусть, черт с ним, он больше не заслуживает и абзаца, ведь главное достигнуто! Книжный урод уже завладел трагической полицейской историей, присвоил ее себе!.. Поместил, как экспонат, в свое ледяное сердце, чтобы она не протухла и как можно дольше сохранилась. Лед способствует этому и к тому же (побочный эффект, хорошо известный из физики) служит линзой, увеличивающей трагическую историю в размерах. Вместе с разбуханием истории (побочный эффект, хорошо известный из психологии и даже психиатрии) разбухает и собственная человеческая значимость книжного урода. Еще бы — ведь до кражи чужой трагедии он был никому особенно не интересным, невнятным щенком. А теперь он — парень, с которым случилось нечто необыкновенное. Какое случается далеко не с каждым.

Но и этого оказывается мало: трагедии, какой бы величественной и почти древнегреческой она ни была, слишком одиноко в ледяном сердце, ландшафт должен быть богаче! И книжный урод отправляется на ловлю драматических историй, комических историй, поучительных историй; историй с сентиментальным привкусом плюшевого медвежьего уха; историй с привкусом ванили и печенья с имбирем (они называются святочными); историй с привкусом спермы и мокрого песка (они называются брутальными). У всех историй тоже есть хозяева, с которыми урод поступает так же, как поступил с дураком-полицейским. Крадет у них главную историю в жизни, а возможно, и саму жизнь, ведь жизнь без истории — пустышка, ничто. А патронирующая книжного урода ВПЗР с умилением взирает на происходящее безобразие и вовсе не горит желанием схватить воришку за руку. И в самом конце, ближе к эпилогу (на который у нее вечно не хватает времени и сил), позволяет ему выйти сухим из воды. Почти сухим и ничем не запятнанным, если не считать запекшейся и неизвестно чьей крови под ногтями: то ли возлюбленной, то ли младшей сестры, то ли сестры-близнеца, умерших насильственной смертью при так и не выясненных обстоятельствах. Насильственная смерть — единственный неоспоримый факт, зато наличие сестер и возлюбленной вызывает сомнения. Были ли они женщинами из плоти и крови — или просто являются голограммами, искусно вписанными в кусок льда?.. Или — одной-единственной голограммой, меняющей черты в зависимости от угла зрения?.. Ведь, несмотря на глубокую заморозку, краденые истории о сестрах, возлюбленных и прочих фантомах то и дело налезают друг на друга, переплетаются и порождают диковинные симбиозы. И новую — психопатическую и довольно зыбкую — реальность книжного урода. В этой реальности париться над происхождением крови под ногтями бессмысленно, все равно до правды не докопаешься.

Ее нет.

Или она настолько омерзительна и страшна, что проще объявить ее несуществующей. А вместо нее подсунуть хорошо задекорированную и мастерски описанную пустоту.

В этом и заключается суть сраного постмодернистского триллера-шарады: в его пустоте. Даже если ты достигнешь высот в ремесле вора, и облегчишь сердца всех без исключения людей на этой планете, и завладеешь их сокровищами, тайнами, надеждами, мечтами и болью — все равно тебе не удастся ими воспользоваться. Они так и останутся вмерзшими в торосы твоего пустого ледяного сердца, вокруг которого — тоже сплошная пустота.

Пустота.

…Подметки ботинок Кико подозрительно чисты, ни пылинки, ни единого пятна, ни единого мелкого камешка, застрявшего в рифленой подошве. И это странно — ведь почва на Талего каменистая. И шагу не ступишь, чтобы не наткнуться на камень или травинку; а единственная дорога — полна пыли. Но ботинки Кико выглядят так, как будто он только что надел их. Впервые. Просто достал из коробки и надел. Или… Как будто он ходил по пустоте.

Только бы он не оказался книжным уродом, только бы не оказался!..

Кико все еще похлопывает ладонью по полу: «Давай, присоединяйся, вот шкатулка, она поет чудесную мелодию, и в ней обитает маленькая балеринка, она похожа на тебя…»

Я понятия не имею, какой меня видит Кико.

Может быть, девочкой лет восьми. У каждого мальчика-мечтателя обязательно должна быть подружка, таковы законы взросления и постижения мира. Они работают всегда и везде, если, конечно, в них не вмешивается кто-то, похожий на ВПЗР. Не то чтобы мальчик-мечтатель был влюблен в свою подружку… Да нет, он, конечно же, влюблен!.. Девочка живет в доме напротив, у нее есть кот редкой породы канадский сфинкс, она носит косички, а в косичках — банты. Окна ее комнаты… Окна ее комнаты выходят на канал, и отовсюду видна вода, а за каналом нет домов, а есть лишь большое поле, куда мальчику-мечтателю ходить запрещается. А он так мечтает попасть туда (он же мечтатель!), но для начала мечтает попасть в комнату девочки, откуда видно это самое прекрасное поле. Несколько раз в год, а иногда и чаще (по воскресеньям) поле преображается: обычно пустынное, оно наполняется людьми, которые запускают воздушные змеи. Змеев — тысячи, а может, далее, миллион!.. Наверняка миллион, просто мечтатель никогда не пытался сосчитать до миллиона. Вернее, пытался, но всегда сбивался на цифре восемнадцать.