Мюррей Бейл - Ностальгия

— Наши гиды в Музее атеизма, в Кунсткамере и в Музее революции точно такие же. Ни о чем другом и не думают. Все они одним миром мазаны.

— Я как раз собирался сказать, что все музеи по сути своей одинаковы, — обратился Борелли к Норту.

Ха! Этот-уже-включился-заработал-вовсю, не успели посетители переобуться в специальные войлочные тапочки, чтобы не повредить ценного паркета. В первых же коридорах обнаружилось, что ходить по ним непросто — полы были отполированы до блеска. В стратегических местах крепились медные перила — в помощь неуклюже ступающим, хохочущим посетителям, девушкам в первую очередь; но и сами перила были гладко отполированы. Для Саши, что вцепилась в руку Норта, и для Вайолет это было чем-то вроде детской игры. Прочие улыбались и вздрагивали, скользя следом за русским медведем. Гэрри, присоединившись к группе, слегка подтолкнул сзади Шейлу. В конце концов, они в отпуске — или где? Русскому, похоже, было не привыкать. Он мрачно шагал вперед — легко, привычно — и рассказывал посетителям, что Центр тяготения был основан во времена холодной войны.

Изъяснялся он на превосходном гортанном английском (учитывая все обстоятельства). И — смотрел на вещи под небезынтересным углом.

— Без силы тяготения наше существование немыслимо. На первый взгляд, — по-славянски плавно излагал он, — от него зависит здоровье наций. Если бы не тяготение, стенки наших легких непременно бы рухнули; это кровяное давление поддерживает их в равновесии. Все мы это сознаем. Гвозди повыпадали бы из досок. Балки обвалились бы на головы граждан. Тяготение — это особое переживание. Мы его чувствуем. Мы его осознаем. Что такое смерть, как не утрата тяготения? Крушение, обвал. Возвращение в могилу.

— Тридцать два фута в секунду, в секунду тридцать два фута! — сообщил ни к селу ни к городу Кэддок.

— Мы, советские граждане, одержимы тяготением. Мы постоянно изучаем… пути и методы его усовершенствования. Ищем, как воздать ему должное. Вот так и возник наш Центр.

Кэддок, конечно же, не мог видеть, как глазное яблоко собеседника дрожит и вибрирует, точно воздушный пузырек в строительном уровне. По всей видимости, гид усиленно пытался зафиксировать взгляд на посетителях. Он стоял рядом с грубо нарисованным плакатом: рыжеволосый тип сбрасывал пушечные ядра вниз с покосившейся башни. И однако ж бледно-голубой глаз вращался туда-сюда. Рядом висела гравюра: престарелый англичанин держал в руках слегка побуревшее яблоко и озадаченно его разглядывал.

Борелли и Луиза внезапно схватились друг за друга, чтобы не поскользнуться. Русский между тем вкратце излагал теорию Хлебникова о корреляции тяготения и времени.

— А вы когда-нибудь задумывались об удивительном взаимоотношении между тяготением и перспективой, между тяготением и совпадением, между тяготением и радугами? — втолковывал дребезжащий голос.

О, этот мир и его разнообразные объекты! Необходимо рассмотреть множественность его законов и отдельных проявлений; согласовать взаимосвязи…

Тяготение и совпаде…

Гэрри Атлас решил, что он все понял.

— Верно! Совершенно с вами согласен.

Линии судьбы, траектории бомб, грубые фарсы.

Ключевой, неотвязный вопрос истории: если бы в Цюрихе Ленина пришибло отвалившейся черепицей, произошла бы революция? Если да, то галочка. Если нет, поставьте крестик. Подвижные тела и нации притягиваются друг к другу — приходят в столкновение.

Безапелляционные высказывания гида, в сочетании с его массивной, унылой головой, с локально-подвижным, своевольным глазом, нежданно повергли австралийцев в глубокую задумчивость. Луизе, которая шепталась с Борелли, касаясь его руки, казалось, что человека горестнее она в жизни не встречала. В любом случае концепция была именно такова: продвигались все неспешно, осторожно, шарк-шарк тапочками; и при этом внимательно слушали экскурсовода, из виду его не выпуская. Сколь многое стоит того, чтобы задержаться ненадолго! Вскоре туристы напрочь позабыли о внешнем мире.

— Мы классифицировали несколько категорий тяготения, — сообщил гид.

Из-за просевшего фундамента особняка в дальнем конце помещения пол, загадочно поблескивая, шел под уклон — под стать обветшалым бальным залам, что якобы еще используются в Вене. Ряды массивных канделябров еще больше усиливали ощущение парадности — равно как и сусальное золото, и лохмотья шевроновых обоев.

Здесь были представлены специфические образчики тяготения, включая удельный вес: одни подпирали стены либо крепились к ним; другие свисали с потолка. Отдельные экспонаты стояли в самом центре зала. Русский зарысил к ним и заинтересованно подался вперед, словно впервые увидел.

Подборка черно-белых фотографий иллюстрировала взлет и падение Германской империи. Стоявший посреди развалин советский солдат указывал на поверженный памятник Третьего рейха — на свирепого орла с оплетенной свастикой в когтях. С самого начала герб был заключен в венок.

Гид даже улыбнулся краем губ. Улыбка ему не шла.

— Благодаря тяготению все в результате возвращается обратно в землю.

При виде иных экспонатов Саша с Луизой хмурились и отворачивались.

Траектория шрапнели и ракет; курс полета бомбы крупного калибра. Фотографии. Ночные снимки легко сошли бы за демонстрацию фейерверков. Во время войны в России было уничтожено 89 500 мостов, 4100 железнодорожных станций и 427 музеев.

Миссис Каткарт поскользнулась: ее толстые ноги разъехались в стороны. Ей помогли подняться; она недовольно бурчала что-то себе под нос.

— А ты где был? — накинулась она на Дуга.

Гид словно ничего не заметил. Четкое соотношение между тяготением и временем было проиллюстрировано — пожалуй, несколько тривиально — с помощью ряда синхронизированных песочных часов. Заметив интерес группы, гид снова улыбнулся краем губ.

— Ключевой образ, — промолвил он. — Никогда не подводит. Получается, что тяготение связано с магнетизмом? Не мы ли завороженно наблюдаем, как время утекает у нас на глазах?

Саша зевнула.

Самый обычный кухонный кран, и тот был пущен в дело. Все, кроме Саши и миссис Каткарт, усевшись на корточки рядом с гидом, наблюдали процесс образования капель «по Павлову». Сгусток прозрачной жидкости вытягивался, набухал, подрагивал на самом конце крана, покорялся тяготению и — разражался слезами. Пауза. И все начиналось сначала.

Прирожденный дипломат, Гэрри забулькал, собрал глаза в кучку:

— Не могу, нет! Китайская пытка водой! Я с ума сойду!

— Да засохни ты! — фыркнула Вайолет. И разом перестала улыбаться, стоило рассмеяться Хофманну.

— Вода — это женщина, — походя отметил русский.

— Это еще как? — прошептала Луиза.