Юлиан Стрыйковский - Аустерия

— Ой, нет.

— Почему?

— А зачем они мне?

— Это же очень интересно…

— У меня другие заботы.

— У тебя — заботы? Ты ведь еще маленькая!

— Не такая уж и маленькая.

— И какие же у тебя заботы?

— Я не могу ночью спать и вижу разные вещи.

— Какие?

— Не скажу.

— Скажи, скажи.

— Не скажу. Вы все равно не поверите.

— Поверю.

— Вы знаете, что мы не здешние? Мы убежали из Кишинева.

— Знаю, но ты не можешь этого помнить.

— Сама я не помню, но все знаю. Знаю даже, что, если б не папуля, мамули сейчас не было бы в живых. Папуля взял топор, и казак испугался. Папуля ему сказал, что его убьет.

— И убил?

— Не знаю. Я спрошу у папы.

— Лучше не спрашивай.

— Почему?

— Не надо детям спрашивать про такие вещи.

— А вы меня почему спросили?

— Ложись спать.

— Я не буду спать.

— Почему?

— Потому что кто-то должен не спать.

— Именно ты?

— Вы не знаете мою мамулю. Она храпит. Она даже разговаривает во сне. Отец просыпается и сердится. Один раз мама сказала моей сестричке: «Сашка, надень брюки, на улице сильный мороз». Я ужасно смеялась. У меня нет ни одного брата. Очень жаль! А не сплю я, потому что я очень нервный ребенок. Мамуля водила меня к доктору.

— Ложись спать.

— Вы уже уходите?

— Да. Времени нет.

— Жаль. А я думала, вы еще со мной побудете. А когда будет время, придете?

— Приду. А что сказать твоему папуле?

— Ничего. Скажите, что я сплю.

— Ложись, я еще немножко подожду.

Ленка легла, прислонилась головой к мощному материнскому плечу.

Явдоха стояла на пороге коровника. Красные ноги широко расставлены.

— Не видела старика? — спросил сапожник Гершон.

— Ни.

— А где он может быть?

— Нэ знаю.

— Ксендз его ищет.

Явдоха пожала плечами.

Гершон оглядел двор. Никого. Только лошадь пекаря трясла пустой торбой.

Сапожник Гершон пошел в сторону сада. На него налетела запыхавшаяся Бланка, жена фотографа Вильфа.

— Не видели моего мужа? Он ходил за мной. А теперь я не знаю…

— Старого Тага там нет? — спросил сапожник Гершон.

Бланка не ответила и побежала к коровнику.

— Есть там кто-нибудь? — спросила у Явдохи.

Явдоха молчала.

Бланка сделала шаг вперед.

Явдоха заступила ей дорогу.

— Пропусти, — скривилась Бланка.

— Нэ пущу!

— Я прошу меня пропустить, — тихо сказала Бланка.

— Ни!

— Почему?

— Нэ пущу!

— Мне очень нужно!

Явдоха молчала.

Гершон вернулся из сада.

— Там никого нет. Только ваш муж…

— Скажите ей!.. — со злостью потребовала Бланка.

— Впусти ее, Явдоха.

Явдоха покачала головой.

— Я должна спрятаться.

— От кого?

— Ни о чем не спрашивайте. Я брошусь в ручей.

Э-э, он давно высох. А меня, Явдоха, тоже не впустишь? Кого ты там прячешь? Почему такая вредная? Есть там кто-нибудь или никого нет?

Девка молчала.

Сапожник Гершон попробовал переступить порог.

Явдоха раскинула руки:

— Нэ пущу!

— Не пустит! Ничего не поделаешь. Пойдемте отсюда. Драться я с ней не стану.

— Куда? — спросила Бланка.

— А от кого вы прячетесь?

— Не важно.

— Вас кто-то испугал?

— Да.

— Кто? Казак?

— Да.

— Он был один?

— Я не считала.

— Жаль. Может, вы видели гусара, а почудилось, что это казак? Признавайтесь.

— Не видела я никакого гусара. А… Может, вы где-нибудь видели?

— И я не видел.

— У меня ужасно болят ноги.

— Потому что вы босиком. Ноги штука нежная.

— Шагу не могу ступить.

— Хотите, отнесу вас? Представлю себе, что несу ребенка. Ну как?

— Не надо, дойду как-нибудь.

Со стороны сада бежал фотограф Вильф.

Бланка быстро вошла в сени, сапожник Гершон за ней.

— Где ты была? Я весь сад обыскал!

— Нигде не была.

— Босиком по мокрой траве! Ты простудишься!

— Отстань! Не простужусь!

— Иди наверх спать.

— Я не хочу спать.

— А что ты хочешь?

— Ничего! Оставь меня в покое!

— Может, зайдете ко мне… — Сапожник Гершон показал на дверь в сенях, напротив залы.

Явдоха выглянула во двор. Никого — если не считать лошади и повозки пекаря.

Она повернулась лицом к городу и перекрестилась.

— Горыть, — шепнула.

Из аустерии выбежал еврей в расстегнутом сюртуке.

— Бума здесь не было? — спросил он.

— Нэ знаю.

— А тут его нет? — Он показал на коровник.

— Ни! Ни! — крикнула Явдоха.

— Что там? — донесся до нее шепот старого Тага.

Явдоха вошла в коровник:

— Ну, злизай!

Солома на лежанке зашуршала, и старый Таг спустился по лесенке.

— Кто это был? — спросил.

— Швыдко! Швыдко! — торопила Явдоха.

Выглянула из коровника:

— Ну, выходы!

Но старый Таг сел на пороге и закрыл глаза.

Благодарение Богу, что меня никто не видел.

В деревне запел петух. Этот, самый горластый. Хотя время еще темное, последний час, когда замолкают даже ночные твари в воде, на деревьях и в щелях в стене. Петух своим пеньем отгоняет злых духов. Семь раз пропоет, пока настанет день.

«Благословен Всевышний, наделивший петуха понятием, чтобы он отличал день от ночи».

Опять тишина.

Нет войны. Нет Явдохи. Нет смерти в доме.

Боже, забери мою душу в ту минуту, когда настает покой.

Спасибо Тебе, за все Тебя надлежит славить.

А может, такой, как я, не вправе благодарить? Должен сказать, как написано: «Очисти меня!» Просить, как написано: «Омой меня от беззакония моего, и от греха моего очисти меня». Просить, как написано: «Окропи меня иссопом, и буду белее снега». Как сказано у царя Давида. Царь Давид, чтоб согреться, взял себе в постель молодую девушку. Ох, бедная наша людская кровь, которой Ты нас наделил! Спасибо Тебе. Нам заповедана скромность. В скромном живет Бог. А псалмы — это Красное море лести. Молитвенник на каждый день и на все праздники, начиная со слов «Блаженны живущие в доме Твоем; они непрестанно буду восхвалять Тебя» и кончая словом «аминь», это все лесть. Ты — Величайший, Ты — Сильнейший, Ты — Единый! Стало быть, Ты лестью живешь? Стало быть, если Ты падок на сладкие слова, то я могу тебе потрафить, сказав: суды Твои отличны от судов людских, ибо нет для Тебя законов, какие есть у раввинов: что трефное, а что кошерное; никаких для Тебя нет законов, ибо Ты безмерен, а у людских законов мера — локоть. И если это не так, пускай ангелы Твои со стыда прикроют крыльями ноги свои и лица. Если все не так, как я думаю, прости меня, не моя вина, что я так думаю, ведь каждая мысль исходит от Тебя. Прости меня, но, если Ты не умнее человека, который всегда готов кинуть камень, есть ли нам что терять? Может, Ты думаешь, я выкрутиться хочу? Верно, Ты знаешь, как оно на самом деле. Знаешь, что не из плутовства рождается моя мысль, но пусть мне кто-нибудь скажет, в каком месте кончается плоть, которую Ты нам даровал, а в каком месте начинается душа, которой Ты нас наделил? В каком месте заканчивается радость души, а в каком начинается радость плоти? В каком месте радость становится грехом? Этого мне никто не скажет, потому что никто не знает. Так же, как никто не знает, в каком месте заканчивается жизнь, а в каком начинается смерть. Как живущий не знает смерти, так радость не знает греха. А если Ты все это сочтешь увертками, я Тебе скажу напоследок: Ты — бессмертен, Ты — один только Дух, так что же Ты можешь знать о смертном теле? Возьми себе немного человеческой плоти, возьми немного человеческих соков — может, тогда поймешь, что если всю жизнь носить в себе смерть и старость, то терять уже нечего.