Карен Бликсен - Прощай, Африка!

Сюда и привезли Денниса из Найроби вскоре после полудня — по привычному для него пути в сафари на Танганьику, потом сюда, медленно, по раскисшей дороге. Доехав до последнего крутого склона, они спустили из кузова и понесли на руках неширокий гроб, накрытый британским флагом. Когда гроб опустили в могилу, вся местность вокруг преобразилась, стала оправой для него, недвижной, как и он сам; горы торжественно обступили нас, они знали, что мы делаем среди них; немного спустя они сами взяли на себя церемониал похорон, таинство, происходившее между ним и природой, а люди стали казаться кучкой зевак-лиллипутов среди величавых гор и бескрайних равнин.

Деннис наблюдал и соблюдал все законы африканских нагорий, он знал лучше любого другого белого человека их почвы и климат, растительность и мир диких животных, их ветры и запахи. Он умел наблюдать перемены погоды, людей, облака, звезды в ночи. Здесь, среди этих холмов, я только недавно видела его — он стоял с обнаженной головой под вечерним солнцем, оглядывая все, насколько хватал глаз, потом поднял к глазам бинокль, чтобы ничего не упустить, чтобы узнать эту страну до конца. Он принял в себя ее образ, и в его глазах, в его душе она преобразилась, слилась с его личностью, стала его неотъемлемой частью. Теперь Африка приняла его в себя, и сама преобразит его и сделает частью самой себя.

Епископ из Найроби, как мне сказали, не захотел приехать, потому что не хватало времени, чтобы освятить место погребения, но приехал другой священник; он прочел заупокойную службу, которую мне до сих пор не приходилось слышать, и среди грандиозных пространств голос его казался слабым и чистым, как пенье птицы среди холмов. Я подумала, что Деннис вздохнул бы с облегчением, когда церемония подошла к концу. Священник читал псалом: «Возведу глаза мои к холмам».

Густав Мор и я остались немного посидеть там, когда все остальные уже разъехались. Мусульмане дождались, пока мы ушли, приблизились к могиле и молились над ней.

Прошло несколько дней после смерти Денниса, и слуги, сопровождавшие его в дальних сафари, постепенно сошлись и собрались на ферме. Они не говорили, зачем пришли, и ни о чем не просили, только сидели, прислонившись спиной к стене дома, подложив под себя руки ладонями вверх и почти не разговаривали, что у туземцев не в обычае. Пришли Малиму и Cap Сита, отважные, умелые и не знавшие страха оруженосцы Денниса, сопровождавшие его во всех сафари. Они были и в сафари с принцем УЭЛЬСКИМ, и много лет спустя принц помнил их имена и сказал, что этим двум нет равных. Здесь великие следопыты потеряли след, и сидели, не двигаясь. Пришел и Катунья, его шофер, который вел его машину тысячи миль по бездорожью — стройный кикуйю с острым, как у обезьянки, взглядом; он сидел теперь возле дома, как грустная, продрогшая обезьянка в клетке.

Билеа Иса, сомалиец, слуга Денниса, приехал на ферму из Найваша. Билеа два раза был с Деннисом в Англии, учился там в школе и говорил по-английски, как джентльмен. Несколько лет назад мы с Деннисом присутствовали на свадьбе Билеа, в Найроби; празднество было роскошное и длилось семь дней. Но великий путешественник и знаток наук снова вернулся к обычаям своих предков, он был одет в золотые одежды, и склонился до земли, приветствуя нас, и он танцевал тогда танец с мечом, — дикий, самозабвенный танец пустыни. Билеа пришел, чтобы навестить могилу своего господина и посидеть возле нее; вернувшись, он почти не разговаривал с нами, и вскоре уже сидел рядом с остальными, прислонившись к стене и положив руки тыльной стороной на землю.

Фарах выходил и стоя разговаривал с погруженными в печаль людьми. Сам он был тоже довольно мрачен.

— Было бы не так плохо, — сказал он мне, — что вы уезжаете из нашей страны, если бы только Бэдар остался с нами.

Слуги Денниса оставались у нас с неделю, потом один за другим разошлись по домам.

Я часто ездила к могиле Денниса. По прямой, как летит птица, от моего дома туда всего пять миль, но в объезд, по дороге, все пятнадцать. Могила расположена на тысячу футов выше, чем мой дом, и воздух там совсем другой, прозрачный и чистый, как вода в стакане; легкий ласковый ветерок треплет волосы, когда снимешь шляпу; над вершинами и холмами плывут с востока странствующие облака, и тени от них, словно живые, бегут за ними по широкой, холмистой равнине, потом они расточаются и пропадают над Рифтовой Долиной.

Я купила в лавке у индийца ярд белой материи, которую туземцы называют «американка», мы с Фарахом врыли в землю три высоких шеста и прибили к ним кусок материи, и с тех пор я видела из своего дома это место — маленькую белую точку на зеленом склоне.

Долгий период дождей принес сильные ливни, я боялся, что трава вырастет и закроет могилу, и мы не сумеем ее найти. Поэтому однажды я собрала все выбеленные камни, которые обрамляли дорогу к моему дому — те самые, которые Кароменья, не жалея сил, подкатил и сложил в кучу возле моего дома; мы погрузили камни в пикап и отвезли их в горы. Мы срезали всю траву возле могилы и положили камни квадратом, чтобы отметить ее; теперь это место всегда будет легко отыскать.

Я часто навещала могилу, а со мной всегда ездили дети моих домашних слуг, так что для них это место стало знакомым, и они всегда могли показать дорогу людям, приезжавшим посмотреть на могилу. Они построили небольшой шалаш в кустарнике неподалеку. Летом из Момбасы приезжал Али бен Салим, другом которого был Деннис, и он ходил туда и плакал лежа на могиле, по обычаю арабов.

Однажды я встретила возле могилы Хью Мартина, и мы долго сидели на траве, разговаривали. Хью Мартин был глубоко потрясен смертью Денниса. Если хоть одно человеческое существо могло бы проникнуть в его странное житье затворника, то это был бы Деннис. Странная вещь — идеал; вы бы никогда не признавали за Хью даже возможность тайного поклонения идеалу, вам бы и в голову не пришло, что потеря кумира могла ранить его, как, скажем, потеря жизненно важного органа. Но после гибели Денниса он очень переменился, постарел, лицо у него осунулось, потемнело. И все же он сохранял сходство с безмятежным, улыбающимся китайским болванчиком, как будто ему было известно что-то очень важное, неведомое прочим, и он был этим втайне доволен. И в тот раз он мне сказал, что ночью он внезапно нашел подходящую эпитафию для Денниса. Мне кажется, он взял ее из античной греческой литературы, он сказал мне эту фразу сначала по-гречески, а потом перевел, чтобы мне было понятно: «Пусть в смерти огонь сплетется с моим прахом, мне все равно. Ибо теперь мне хорошо».

Позднее брат Денниса, лорд УИНЧИСЛИ, поставил на его могиле обелиск, с надписью — фразой из «Старого Морехода» — Деннис очень любил это стихотворение. Я не слышала этой фразы, пока сам Деннис мне ее не сказал — впервые он произнес ее, когда мы с ним ехали на свадьбу Билеа. Я не видела обелиска, он был поставлен уже после моего отъезда из Африки.