Михаил Пак - Эолли или легкое путешествие по реке

Я сбежал вниз. На песке лежали ее босоножки. Виднелись следы ног у края воды. Волны набегали на следы и смывали их.

— Эолли! — закричал я что есть мочи. В ответ лишь чайки в небе подали голос.

Остаток дня и весь вечер я просидел на берегу, уставившись в пространство моря. А когда наступила ночь, я понял, что Эолли мне уже не дождаться — она ушла в морские глубины, как Ихтиандр, навсегда. Я поднялся наверх, и, обессиленный, свалился в хижине.

Сон смешивался с чем-то странным, мало схожим с явью, — перед моими глазами простиралась равнина, которая подобно облаку, плыла в небе, и на траве лежал человек, мой двойник. Кто-то склонился над ним, — я ощутил терпкий запах полевых цветов, чьи-то грубые пальцы трогали мое лицо, шею, грудь, живот, ноги… ощупывали каждую частицу моего тела. После чего рука вернулась назад и стала хлестать меня по щекам, грубо и больно. Боль заставила меня открыть глаза. Я лежал на земляном полу и ощущал спиной неприятный холод. В дверном проеме на фоне синевы неба выделялся черный человеческий силуэт.

— Эолли! — окликнул я. — Это ты, Эолли?!

Тишина.

— Что же ты молчишь? — спросил я и попытался встать, но тело не слушалось меня.

Человек шагнул в помещение, приблизился и ткнул мне в грудь каким-то холодным предметом — то было ружье.

— Что ж, — сказал я. — Делай свое дело.

Ночной гость, — я не знал, мужчина это или женщина, — приставив к моей груди дуло ружья, чего-то ждал. Слышно было его прерывистое дыхание. Но, отчего-то передумав, человек попятился назад и исчез в ночи.

Я нашел в себе силы подняться и переместиться на лежанку. Необходимо было привести в порядок мысли, — что бы все это могло означать? Я закрыл глаза и тотчас провалился в сон.

Прошло две недели, а может, больше. Я не считал. Ел ли я чего-нибудь? Тоже неизвестно. Наверное, все же, ел, варил похлебку, кипятил чай, делал все машинально. Помнится, жевал что-то, пил, хотя голода совсем не чувствовал. Я не думал ни о пище, ни о чем-либо другом. Пред моими глазами стояла лишь Эолли.

Я ощущал внутри себя пустоту. Но странно — в глубине этой пустоты что-то теплилось, — как если бы на дне высохшего колодца находился маленький сосуд с живительной влагой. Что-то мне подсказывало сохранить сосуд и донести его до места. Только знать бы это место…

Мой винчестер с обоймой патронов пропал после того случая, когда ко мне наведался ночной гость. И своего портмоне я не обнаружил в кармане брюк, висящих на гвозде — там оставались четыреста пятьдесят долларов и несколько сотен украинских гривен. Но ключи от московской квартиры, паспорт и давно разряженный мобильный телефон лежали нетронутые на дне дорожной сумки.

Настала пора уходить. Я взял с собой только соломенную шляпу Эолли, остальные вещи ее — платье, джинсовые брюки, кофту, купальник — сложил в полиэтиленовый пакет и повесил на гвоздь. Поправил байковое одеяло на лежанке с желтыми цветочками, которое Эолли сама выбрала в магазине. После чего вышел и подпер дверь дома палкой.

Оглядел напоследок пространство моря — оно было пустынно до самого горизонта — и, кинув на плечо легкую сумку, зашагал в сторону холмов.

В городке пчеловод Герась Осипенко накормил меня борщом. Жена его спозаранку ушла на рынок. Герась был крепкий мужик, с душой нараспашку, они с женой по очереди торговали на базаре медом. Почему-то именно к нему я подошел несколько месяцев назад, чтобы спросить, где достать ружье. И Герась тогда предложил собственный винчестер, который привез ему сын-бизнесмен из Киева.

Я пришел к пасечнику занять денег на дорогу, пообещал сразу по приезде в Москву выслать долг. Осипенко денег дал. Про винчестер я сказал, что его украли воры.

— Жалко, — покачал головою усатый Герась, очень похожий на Тараса Бульбу. — Хорошее было ружье. — Он подозрительно смерил меня взглядом. — А с тобой, помнится, была юная девица, статная барышня. Она где?

— Уехала, — ответил я. — Раньше уехала.

— Ты, случаем, ружьем моим не порешил кого? — допытывался Осипенко. — А то нынче молодежь горячая, чуть что, сразу пальбу устраивает.

— Нет, зачем… — я помотал головой.

— Верю, — сказал пасечник. — Я шальных насквозь вижу. Вижу так же, парень, что тебе равновесие души требуется. Жизнь — сложная штука, иной раз лупит по мордам — будь здоров! Но это вовсе не означает, что надо опускать руки. Молод ты еще — духом падать. Отправляйся в путь и найди мир в своем сердце. А деньги можешь не присылать — не обеднею. Случаем окажусь в Москве, так ты мне Красную Площадь покажи. И будем квиты. Мы со старухой век прожили и ни разу в Москве не были. Негоже так.

Я поблагодарил Герася, и написал ему на бумаге свой адрес и телефон. А хозяин дома, прощаясь, положил мне в сумку банку меда.

Прибыв на Курский вокзал поездом "Симферополь — Москва", я спустился в подземку и доехал к себе на бульвар Яна Райниса. Выйдя из метро, я купил в киоске сигареты "Ява". И тут ко мне подошел милиционер, велел предъявить паспорт. Я дал.

Внимательно изучив документ, он вернул мне со словами:

— Побрейся, а то на боевика смахиваешь.

— На какого боевика? — спросил я.

— Ты, что, с луны свалился? — рассердился милиционер. — Или телевизор не смотришь?

— Не смотрю, — ответил я.

— С экспедиции, что ли? — немного смягчил тон милиционер.

— С экспедиции.

— А-а… Но, все же побрейся. Время, сам знаешь, какое…

Милиционер удалился. А я достал из пачки сигарету, закурил. Сделав несколько затяжек, огляделся. Толпы людей спешили по своим делам, по улицам неслись автомобили — ничего в этом городе не изменилось. Правда, я отвык немного от него, пожив на просторе и теперь вновь возвратился обратно. Что ж, привет, город! Найду ли я здесь мира, как того пожелал украинский пасечник Герась Осипенко? Примешь ли ты, мегаполис, в лоно своего заблудшего пастыря или брезгливо отбросишь в сточную канаву?

От прогорклого, ядовитого запаха выхлопных газов в горле у меня запершило, я закашлял. Потом затянулся напоследок несколько раз, кинул окурок в урну. Из грязной заплеванной урны, из черного зева шел дым, как из трубы, и никому из прохожих не приходило в голову затушить огонь. И я не сделал этого.

Наш четырехэтажный коричневый дом стоял как прежде, точно непотопляемое океанское судно среди белых айсбергов — высотных одинаковых зданий.

Я вошел в родной подъезд, ударивший мне в нос запахами сырости, мочи и окурков, подошел к почтовому ящику с номером 30, - он был битком набит корреспонденцией, большей частью — бесплатными рекламными газетами. Несколько номеров наполовину торчали из щели.

Я открыл ящик, выгреб все содержимое и поднялся к себе. Потоптался у двери, не решался почему-то сразу войти, все вертел в руке ключи, будто ждал, что отворят с той стороны. Но внутри никого, открыть некому. Глубоко вдохнув, я вставил в замочную скважину ключ.