Стив Тольц - Части целого

Может быть, именно накатывающие из Австралии волны ненависти сделали свое дело — отец снова принялся умирать. Стало очевидно, что рак возродился в его легких и продолжает распространяться. За несколько месяцев его тело сделалось средоточием всех болячек. Его словно кто-то поедал изнутри. И он, отвратительно усыхая, лишался плоти и превращался в костяк. Кожа его поблекла, будто его накачали метаном. Он избегал зеркал, перестал бриться и изгоем бродил вокруг дома Терри, столь исхудавший, что в одежде своей мог бы плавать. Но внезапно его траектория к смерти совершила вираж. Отцу не легчало, но и не становилось хуже. Я понял: он чего-то ждал, что-то затеял и не собирается умирать, пока не выполнит задуманного. Очень много сказано о том, какой силой обладает упорство. Воля поддерживает в людях жизнь, калеки встают, у мертвых отмечается эрекция. Оглянитесь вокруг — все обстоит именно так.

Поначалу Терри и Кэролайн ничего не предпринимали, только умоляли отца сходить к врачу и возобновить курс химиотерапии, но он отказывался. Я понимал, что вряд ли сумею его в чем-либо убедить, однако напомнил ему про Анук и про веру ее в медитацию. Постарался склонить отца к мысли, что у него остается возможность предельной концентрацией воли самому победить рак. Чтобы доставить мне удовольствие, он совершил такую попытку. Мы сидели у подножия Будды. Я предупредил его, что для опыта требуются сверхчеловеческие усилия: надо установить контроль над собственным разумом, но отцу никогда не удавалось очистить ум от скептических мыслей. В процессе медитации он открыл один глаз и произнес:

— Знаешь, что сказал Менкен [48] Менкен, Генри Луис (1880–1956) — американский журналист, эссеист, критик, лингвист. по поводу человеческого тела? Что все ошибки и недоработки Создателя проявились в нем в самой полной мере. В роли механизма наше тело удивительно неэффективно. По сравнению с ним даже семга и стафилококк — машины намного более рациональные и качественные. У человека из всего зоомира самые плохие почки, самые плохие легкие и самое плохое сердце. Глаза, если учесть, какую они выполняют работу, хуже, чем у земляного червя. Если бы оптик соорудил такой несовершенный инструмент, его клиенты с ним быстро бы разобрались.

— Похоже на правду, — заметил я.

— Так почему ты считаешь, что медитация способна одолеть врожденную дефектность моего тела?

— Не знаю. Просто пришло в голову.

— Бесполезная мысль. Вспомни Гераклита. Он сказал, что характер человека — это его судьба. Неправда: судьба человека — его тело.

Отец поднялся, воспользовавшись ступнями Будды как рычагом, и направился к дому. Кэролайн ждала нас у дверей.

— Ну, как все прошло? — спросила она.

— Отлично. Я излечился. Теперь проживу несколько миллионов лет. Ума не приложу, почему я не воспользовался этой методикой раньше.

Кэролайн устало кивнула и проводила отца в дом.

Бедная Кэролайн! Помимо того что на ее плечи легли основные заботы о моем отце, у нее возникли собственные проблемы. Неожиданно для себя она стала эмоционально срываться и временами подолгу плакала. События в Австралии не прошли для нее даром. А ведь до этого она считала себя толстокожей, беззаботной жизнелюбкой, ни на кого не обращала внимания и на все плевала, тем более на общественное мнение. Но когда ненависть сограждан сфокусировалась именно на ней, это серьезно и надолго вывело ее из равновесия. Она стала озабоченной, превратилась в интроверта, понимала, как изменилась, и больше себе не нравилась. К тому же появление Терри, ее детской любви, поставило под сомнение ее нынешний брак. Я плохо спал и не однажды был свидетелем этих «мыльных опер». Кэролайн с затуманенными глазами выходила на кухню заварить чай. Отец выскальзывал за ней в коридор и следил из-за двери. Но его всегда выдавало хриплое от мокроты дыхание.

— Что ты здесь делаешь? — спрашивала Кэролайн.

— Ничего. Разминаю ноги.

— Шпионишь за мной?

— Не шпионю. Соскучился. Ну как, романтично?

— Что ты вбил себе в голову? Считаешь, я жду, когда ты заснешь, и тогда… и что тогда?

— Ты о чем?

— Сам знаешь о чем.

В жизни не слышал столько подтекста, сколько в их диалогах.

Отец с Кэролайн спали в комнате по соседству. Нередко я слышал в три утра, как раздвигаются двери дома, выглядывал в окно и замечал худенькую фигурку Кэролайн — она шла через газон к статуе Будды. В свете луны я видел все. Иногда она приклоняла голову на плечо статуи, и в тихие ночи, когда птицы спали, до моей комнаты долетал ее голос:

— Он толстый, отвратительный, и он преступник. Он толстый, отвратительный, и он преступник. И еще он умер. Он толстый, умер, и ему нравятся шлюхи.

Как-то раз я услышал:

— А сама-то я какая? Взгляни на меня — отнюдь не подарок.

Самые неприятные моменты возникали, когда наступало время ложиться в постель. Мы, подвыпившие, с раздутыми после вечернего застолья животами, разваливались на разложенных на полу подушках. Внезапно разговоры превращались в мертворожденные диалоги:

Отец: Я устал.

Кэролайн: Ложись в кровать.

Отец не слишком доброжелательно косится на Терри.

Отец: Еще подожду.

Кэролайн: Тогда я иду спать.

Терри : Я тоже.

Отец : Я тоже.

Отец делал все возможное, чтобы не оставлять Кэролайн и Терри наедине. Со стороны его поведение казалось нелепым, но я подозревал: ему втайне нравилась мысль, что брат его может предать. Предательство брата — дешевая мелодрама библейского масштаба. Она бы стала подарком умирающему, и отец бы понял, что жизнь не забывает включать и его в число исполнителей своих грязных комедий. Но вот однажды я заметил, что Кэролайн, таясь, выходит из спальни Терри, ее волосы в беспорядке, рубашка расстегнута. Увидев меня, она застыла. Я скучающе посмотрел на нее — что еще я мог? Подмигнуть? Но у меня не хватало сил обвинить ее в предательстве. Ситуация с любой точки зрения была безысходной. Только бы она набралась терпения и повременила! Пройдет совсем немного времени, и отец перестанет мешать ей. Рак буйно разрастается на разбитых сердцах. Это стервятник, который только и ждет, чтобы из жертвы ушло человеческое тепло. Отец часто рассуждал о позоре непрожитой жизни, но его убивал стыд за жизнь нелюбимую.

Не уверен, что Терри понимал, какую роль играл в этом треугольнике, и также не уверен, что он догадывался, как преуспел в том, о чем отец лишь мечтал, и тем самым отсек его от себя. Иначе он не стал бы с такой настойчивостью изводить брата.

Через несколько месяцев после нашего прибытия в Таиланд Терри вбил себе в голову, что в его силах превратить последние дни умирающего в непрекращающееся радостное чудо, и призвал на помощь меня. Он потащил нас с собой искупаться в реке голыми, дальше мы любовались формой облаков, потом делали ставки на собачьих боях, затем нас развлекали плотью и выпивкой во время пьяной оргии. Отец негодовал по поводу вмешательств в тихий процесс своего умирания и бросал на Терри злобные, полные ненависти взгляды. Что до меня, я испытал облегчение, что можно было хоть чем-то заняться. С самого приезда в Таиланд я чувствовал подъем сил — возможно, это объяснялось той новой свободой, которую я обрел, ибо появился другой человек, готовый тревожиться об отце. Мне казалось, я стал настолько могуч, что мог повалить на землю зверя. Просыпаясь по утрам, исхаживал Бангкок из конца в конец и очень поздно ложился. Много сна мне не требовалось. Меня поддерживала бурная деятельность, хотя Терри надеялся — она поддержит отца.