Адвоинженер - Две части целого

© Адвоинженер, 2018

ISBN 978-5-4490-9805-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Две части целого

Адвоинженер

Часть 1. «Вечное настоящее»

Предисловие

Официальная пресса сообщает, что нас ждут большие перемены – построят два поднебесных конгресс-холла, восемь гостиниц, расширят аэропорт, приведут в порядок набережную.

Для меня город выступает как целое очень редко – ровно тогда, когда я нахожусь извне.

Детство проходило во дворах, которые в обиходе назывались именами расположенных там учреждений – «Ритм», «Аэрофлот», «Соки-Воды», «Кассы», «Отдых», «Волшебница», на пятачках возле кинотеатра Пушкина и Гастронома №5, на студии телевидения, где работала мама или «пожарке», где трудился отец.

А еще в школе, во дворце пионеров (шахматная секция), атлетическом клубе «Юниор», на карьерах и озерах, горках и катках, школьных вечерах и танцах.

Внутреннее пространство двора делилось между теннисным столом, верстаком, песочницей, турником, бомбоубежищами, беседками, детскими садиками, футбольным полем, деревянной горкой, фонтаном с купидонами, пенсионерской клумбой, гаражами и кустами акации.

Об этих местах можно рассказывать долго, счастливо и отдельно, поскольку там случалось все важное и наиважнейшее – драки и дружбы, песочные замки и ледяные крепости, тополиный пух и спички, ножички и пестики, ранетки и яблочное по рупь семнадцать, гитары и девушки, книги и пластинки, и многое, многое другое.

Но в том, что случалось, не было собственно города, как осознанного субъекта присутствия. Нет, конечно, он был, но как-бы за кадром существенного – в прописках, официальных титулах или символах.

И правда, пока я дома, там нет никакого города, и в конторе нет, и в суде. Нет в клубе, на даче или в гостях.

Короче, если внешний наблюдатель или марсианин станет наблюдать меня в квартире, даче или на работе, он не догадается, что это происходит в Челябинске.

Только вдоль пешего пути что-то проступает в дальнем свете.

Да, конечно, город все время подает сигналы – шумы, дымы, запахи и коммунальные счета. Но это всего лишь тихий скрип повседневности.

Там, куда я вложился всерьез, города нет. Вернее, почти нет.

И пока в собственном серьезном вложении решается только частный вопрос, а общий возникает лишь попутно, город остается родным, в смысле привычным, но безликим.

И только когда нам случится встретиться с мыслью о городе, ее раскрыть, понять и просветить собственное присутствие в теле «город», в том числе, осознать необходимость и незаместимость своего личного усилия, и, соответственно, его приложить, произойдет чудо перевоплощения. Те самые отдельные дома, дворы, школы, дороги, трубы и «пожарки» родятся вновь, но уже как части единого и живого целого, которое как всякое живое обладает собственной уникальностью и неповторимостью, то есть, лицом.

Глава 1. «Когда я был маленьким в детстве»

Когда я был маленьким в детстве, отчетливо понимал, что человечки не могут жить в киношном экране, поскольку он очень плоский. Другое дело – телевизор. Там-то они вполне могли прятаться до 20.45. Как тетя Валя с Хрюшей, к примеру.

На дне рождения бабы Поли, папа сказал, что человек произошел от обезьяны.

– И я? – спросил маленький детский я.

– Нет, – рассмеялся папа, – ты от нас с мамой.

– Тогда, ты?

– Нет, – продолжал смеяться папа, – я от деда и бабы Поли.

И тут до меня дошло.

– Баба Поля, – крикнул маленький детский я радостно, – она от обезьяны!

Как пережила сей радостный день рождения баба Поля, уже не помню, но меня все-таки сильно не наказали. И это была правильная педагогика, ибо эволюционная теория во всем блеске и собственной полноте в маленьком детстве дается далеко не каждому и далеко не сразу.

В те небольшие годы, некоторые ненавязчивые взрослые изводили меня вопросом кого я люблю больше, – маму или папу.

То, что «папа-мама» есть самое-самое все, я ощущал как непреложную и неразложимую достоверность, и отличие «папы-мамы» от остального ландшафта понимал.

Но вот, как различить больше-меньше и выделить отношение к каждому, не разумел совершенно, оттого впадал в ступор всякий раз, когда задавался подобный вопрос.

После очередного субботнего чая с коржиками, я признался в своих мучениях бабе Поле.

– Говори «одинаково», – сказала баба Поля

– Но ведь это не так!

– А как?

– Я не знаю.

– Поэтому, говори «одинаково».

На очередном празднике ко мне снова пристала добрая тетя навеселе:

– А кого ты боль…

– Одинаково, понятно вам, – поровну, никого больше …

– Ладно, ладно, ты чего, – пробормотала добрая тетя, – я-ж просто так.

Оказывается, это было «просто так» и на самом деле ничего не значит, спрашивается, чего напрягаться. Проблема была решена, а вскоре и вовсе сошла на нет.

Но почему этот вопрос вообще присутствует в качестве демонстрации заинтересованного отношения к чужому ребенку, мне неизвестно до сих пор.

В шестидесятых годах мы – бабушка, дедушка, мама, папа, я, мамина сестра Лена и ее сын Гоша, жили в большой трехкомнатной квартире, которая располагалась на четвертом этаже сталинского дома.

Я дружил с соседским мальчиком Сережей, обитавшем этажом ниже.

Однажды, будучи у него, мы заигрались допоздна.

В конце концов, мама позвонила тете Тане и попросила в кратчайший срок избавиться от гостя, что та сделала с превеликой радостью, но в максимально вежливой форме.

Оставаясь в недоигранном сражении, я вынужден был подчиниться, и направился прямиком домой.

Дошел, позвонил в дверь и… о, ужас! – мне открыл сосед со второго этажа.

Совершенно растерявшись, спросил, – а где мама?

Он недоуменно глянул, хмыкнул «не знаю» и опасливо закрыл дверь.

Вот тогда мир рухнул, ведь я потерял дом. Более того, никак не мог это осознать – принять сам факт утраты. Как такое вообще возможно – пару часов назад был, а теперь?

Я смотрел на дверь, которая как две кали воды похожа на нашу, и ничего не понимал. И только приглядевшись, обнаружил некоторые различия. Во-первых, изменилась кнопка звонка – у нас коричневая и маленькая, а тут большая и черная. Во-вторых, цифры выглядели иначе. Третье, дверная ручка – у нас на ней после ремонта оставались капли коричневой краски, а тут чистая.

Решил вернуться к тете Тане, но у них на этаже все оставалось по-прежнему.

Немного погодя спустился снова – дома не было, за то отчаяние и ужас подступали в своем нарастающем великолепии. Кроме того, к этим чувствам присоединилось любопытство – почему кошмар продолжается?

Вдруг стало весело, – еще-бы, сегодня придется заночевать у Сереги, а это уже кое-что.