Адвоинженер - Две части целого

Потом, уже перед самым выпуском, Луиза Петровна вместо урока повела весь класс в парк. И там, в приватной беседе, сказала – молодой человек, в дальнейшем будьте осторожней. В институте учить истории будут совсем другие люди, поэтому наглое незнание, нахальный треп и самонадеянность могут быть истолкованы совсем иначе и не в вашу пользу.

К счастью, опасения Луизы Петровны, оказались напрасными.

Первый курс начался с истории партии, который читала мадам Заикина, славящаяся строгостью и требовательностью. Однако наши отношения скорее напоминали роман в стихах или поэму в прозе, поскольку усвоенная в школе фигура вывода, сидящего в посылке, сработала на сто двадцать процентов.

Мадам Заикина испытывала истинное блаженство, слушая мои разглагольствования по поводу апрельских тезисов, реорганизации рабкрина или государства с революцией. И когда парой цитат я намекнул, что готовясь к семинарам, штудирую не только ее лекции, но и такие первоисточники, как «философские тетради» или «эмпириокритицизм», не смогла дальше скрывать чувства – со слезами благодарности вкатила «автомат».

Мало того, эта любовь спасла меня на госэкзамене по научному коммунизму, который принимала комиссия с ее участием.

Прошли годы, грянула перестройка, потом демократия.

На одном из майских праздников, повстречал колонну нашей школы, в которой вместе с молодыми шел Эрнест Иванович – сосредоточенный, подтянутый, с прямой спиной, в военно-морской форме и кортиком на боку.

Я поздоровался, а он сразу узнал, обрадовался и потащил в сторону – хорошо, что вас встретил, надо поговорить.

И когда отошли, глядя прямо в глаза, сказал:

– Я прошу у вас прощения!

– Господи помилуй, за что?

– За то, что учил истории, которой не было.

Дорогой, любимый, Эрнест Иванович, вы научили меня гораздо более важным вещам – мужеству и достоинству, поэтому мои уважение, восхищение и благодарность безмерны и непреходящие.

Глава 8. «Уроборос»

В тысяча девятьсот семьдесят восьмом году я услышал композицию группы Пинк Флойд «Shine On You Crazy Diamond».

И вот тогда рухнуло небо, но вместе с разрушением обозначилось что-то, что уже давно жило внутри, но было скрыто от всякой психологии или истории. Оставалось только назвать что.

Совсем недавно Дмитрий Тиможко продемонстрировал, что музыкальные аккорды можно описать с помощью топологии.

Например, для созвучий, состоящих из всего двух звуков, а в данной композиции топология задана именно чередованием звуковых пар, взятых из одного септ аккорда, таким пространством будет лента Мёбиуса – скручиваемое и переворачиваемое пространство, где внешнее оказывается внутренним, а внутреннее – внешним.

Так на примере ленты Мебиуса наглядно представима оборачиваемость внутреннего впечатления и его внешнего эквивалента. При этом сама лента Мебиуса – есть мифологический символ змеи, пожирающей саму себя.

Значит, сиянием безумного алмаза на самом деле высветилась встреча с ангелом-искусителем Самаэлем, предвещающая грехопадение и (или) Уроборосом, – признание собственной раздвоенности.

Так какое же внутреннее было высвечено безумным алмазом в тысяча девятьсот семьдесят каком-то году?

Ответ может показаться неожиданным, – нетерпение, как жгучее желание поскорее расквитаться с детством.

Именно после алмаза роман Ф. М. Достоевского «Бесы» надолго занял первую строчку в моем тогдашнем чате.

Хотя сам факт грехопадения был еще впереди, но воцарившаяся после укуса Уробросом раздвоенность, требовала своего осознания и легитимации – выхода из «безумного алмаза» и, для завершения себя во всей полноте, нового тела, которым и стала композиция Чика Кориа «No mistery».

Трудно сказать, почему Уроборос выбрал для поселения в моей душе тело фьюжн-мистерии. Может, виной всему пограничность джаз-рока, как необходимость стояния на краю между двумя безднами. Или причина лежит в онтологической, соприродной ленте Мебиуса, двойственности жанра. Впрочем, выбор змеем конкретного тела следует признать удачным.

Как обычно бывает во всякой мелодраме, вслед за мистерией на пороге объявился роман «Из первых рук», где главный герой – бродяжничающий гениальный художник Галли Джимсон – пребывает в состоянии собранного и творящего субъекта, мало того, на девяносто девять процентов состоит из поэзии У. Блейка.

Именно поэзия Блейка выступает путеводной звездой периодически случающихся с Джимсоном творческих запоев: «Пять окон льют свет в человеческий склеп, Одно ему воздух дарит, Второе доносит музыку сфер, А третье ему открывает Толику бескрайних миров…»

Как и в мистерии Кориа, повествование из первых рук, а значит и мы вместе с ним, движется по ленте Мебиуса, где происходит взаимное перевоплощение поэзии Уильяма Блейка и живописи Галли Джимсона.

Ровно тогда, легким майским вечером семьдесят восьмого, я повстречал Рыбу, пересказывающего события в седьмом круге. Прихлебывая утаенное от товарищей пиво, он утверждал, что Данте, рассуждая о перевороте, совершаемом на острие сумрака, видел перед собой лист Мебиуса. И поэтому, продолжал рассказчик, восхождение и обретение итогового смысла было столь-же естественным и органичным, как сам процесс погружения во мрак. Следовательно, подытожил Рыба, существование в мысли, читай в истине, само по себе лишает всякого смысла выбор, а значит и необходимость соответствующего усилия.

Глава 9. «Инвариантность Галилеевой группы»

В сентябре семьдесят восьмого с лекции по аналитической геометрии начались занятия в институте.

Здравствуйте! – отчетливо произнес, стоящий за кафедрой молодой, высокий, сухощавый и темноволосый человек – меня зовут Владимир Ильич!

Далее он преподносит мерность пространства.

– Одномерное, как оно выглядит?

Аудитория хором, – прямая.

– Двумерное?

– Плоскость.

Владимир Ильич поднимает градус, – трехмерное?

– Куб.

Пауза.

– Четырехмерное?

Аудитория молчит.

Я, сидящий на задней парте, опустив глаза в стол, тихонько, – нет геометрической интерпретации.

– Кто сказал нет?

Молчок.

– Спрашиваю еще раз, кто сказал, нет интерпретации?

Повисает тягостное молчание. И когда я решил героически сдаться, ситуация разряжается, – вот ведь правильно кто-то сказал, – нет геометрической интерпретации».

В середине семестра Владимир Ильич предлагает десять сложных задач – кто решит хоть одну, тому экзамен автоматом – говорит он с улыбкой.

На следующий день, привлеченные хитрыми первокурсниками школьные преподаватели, родители и студенты старших курсов включаются в процесс зарабатывания автоматов.

Все безуспешно, – чужие решения терпят крах. Мне и девушке с потока удается решить по одной.