Стив Тольц - Части целого

Без моего вмешательства видение померкло. Я открыл глаза — вокруг царила кромешная тьма. У меня возникло ощущение, что я оказался под землей. Сомкнувшиеся джунгли издавали громкие стенания. Сколько времени я пробыл в этом месте? Непонятно.

Я снова тронулся в путь, отводя от лица ветви, а в глазах по-прежнему стояли видения. Нос полнился нездешними запахами (корицей и кленовым сиропом), рот — нездешним вкусом (зубной пастой и овощным ароматизатором). Я, как никогда, чувствовал себя растворенным в мире.

Найдут ли нападающие дом пустым? — размышлял я. Услышал ли отец мое предупреждение? Или я зря оставил попытки спасти родных обычным способом? Я двигался, не понимая, где нахожусь, и, предоставив инстинкту выбирать путь, ступал по источающим сладкие ароматы пышным растениям. Остановившись у небольшого водопада выпить холодной, восхитительной воды, я двинулся опять, спотыкаясь о кочки и продираясь сквозь густую листву.

Страх я не испытывал. Настолько ощутил себя слившимся с джунглями. Со стороны зверей было бы просто неприличным попытаться меня сожрать. Наконец я вышел на просеку, тянувшуюся по склону холма, и увидел восходящую луну. Казалось, все глаза цветов, губы деревьев и подбородки причудливых скал указывали, что я иду в правильном направлении. Я с облегчением вздохнул, поскольку не видел никаких троп. Каким-то образом молчаливая масса мстительных людей ничего здесь не потревожила, будто проплыла сквозь джунгли наподобие бесформенной древней сущности.

Добравшись до дома Эдди, я увидел, что окна пылают ярким светом. Ветер неистово стучал створками рам и дверей. Вид дома сразу развеял ощущение моей единственности в мире, а сам мир снова безнадежно развалился на куски. Исчезло чувство связи со всем живым. Мне больше не было до него дела — нас снова разделяла стена из костей и хрящей. С одной стороны я, с другой — все остальное. Ясно и дураку.

Спрятавшись за дерево, я прислушивался, как клетки крови торопятся сквозь сердце. Вспомнил, что однажды отец пообещал научить меня, как сделать себя неаппетитным, если другие захотят меня сожрать. И понадеялся, что сам он овладел этим мастерством.

Разумеется, я опоздал. Дверь была широко распахнута, и вооруженные косами, молотками и вилами люди один за другим выходили из дома. Не было смысла появляться перед толпой или ее декристаллизированной ипостасью, поскольку, вероятнее всего, люди уже свершили то, за чем явились. Я бы ничего не добился, и меня бы тоже разорвали на части.

Кровь покрывала руки и лица людей. Одежда была настолько запачкана, что ее оставалось только выбросить. Я дождался, когда уйдет последний нападающий, после чего выждал еще несколько минут. Взглянул на дом, стараясь не испытывать страха. Даже после всего того, чему меня научил отец, я не был готов к такому моменту — войти в помещение, где искромсали моих родных. Я попытался вспомнить какую-нибудь крупицу мудрости из раннего детства, чтобы понять, как вести себя дальше, но ничего не приходило на ум, и я шагнул через порог эмоционально, психологически и морально не защищенный. Конечно, я много раз представлял, что эти люди уже умерли (как только я к кому-нибудь привязываюсь, сразу воображаю его смерть, чтобы потом не испытать слишком сильного потрясения), но в моем сознании это всегда опрятные трупы, довольно чистые, и до теперешнего момента мне не приходило в голову готовить себя к худшему, представляя, что мозги моих родных размазаны по стене, их тела в луже крови, а внутренности выпотрошены.

Первое тело, которое я увидел, принадлежало Эдди. Он выглядел так, словно по нему больше тысячи раз пронесся чемпион по бегу на коньках. Лицо настолько изрезано, что я едва его узнал. Глаза сохранили удивленный взгляд, который бывает после инъекции ботокса или в случае внезапной смерти. Эдди смотрел на глиняные сосуды с духом своих родителей, откуда они, вероятно, смотрели на него. В его глазах легко угадывался упрек. До свидания, Эдди. Скатертью тебе дорога! Ты вконец осведомился, и это обрушилось на твою же голову. Не повезло!

Нечеловеческим усилием я заставил ноги перенести меня в следующую комнату. Дядя Терри стоял на коленях и со спины был похож на «фольксваген-жук», пытающийся втиснуться на парковке в самое узкое место. Пот капал со складок на его шее. Я услышал, что он плачет. Терри повернулся, затем принял прежнее положение и показал пухлой рукой на дверь в комнату отца.

Я вошел.

Отец тоже стоял на коленях и тихо раскачивался над изуродованным телом Кэролайн. Глаза — шире некуда, словно в них вставили спички в качестве распорок. Любовь всей его жизни лежала на спине, из дюжины ран сочилась кровь. Взгляд мертвых глаз был невыносим. Мне пришлось отвернуться. Было в этих глазах нечто тревожащее. Кэролайн смотрела так, будто сказала что-то обидное и хотела взять свои слова назад. Позже я узнал, что она умерла, защищая не кого-нибудь, а Эдди, и именно ее смерть изменила настроение толпы и разбила ее на несогласные группы: считающих, что убить женщину средних лет — это нормально, и других, кто думал, что так поступать нельзя. Раздор быстро потушил неистовство, и люди разошлись по домам.

Эдди и Кэролайн мы похоронили в саду. Снова начался дождь, и нам не оставалось ничего другого, как устроить им мокрое, грязное погребение. Для Эдди ничего лучше не требовалось. Но, глядя, как тело Кэролайн исчезает в грязи, мы испытали стыд и тоску. Отцу стало трудно дышать, словно что-то преградило путь воздуху, наверное, сердце.

Мы возвращались в Бангкок молча, испытывая тот вид горя, пережив которое, человек всю жизнь потом улыбается не так искренне, как раньше. Отец притих, но время от времени издавал едва различимые звуки, давая нам понять, что все оставшиеся минуты жизни он будет испытывать невыносимую муку. Я понимал, что он винит себя в смерти Кэролайн. И не только себя — Терри тоже, хотя бы потому, что он нанял Эдди, и не только Терри — судьбу, случай, Бога, искусство, науку, человечество, Млечный Путь. Ничто не подлежало оправданию.

Возвратившись в дом Терри, мы разошлись по своим комнатам удивляться, насколько быстро человеческое сердце способно захлопываться, и размышлять, осмелимся ли мы его когда-нибудь снова открыть. Но всего через пару дней, побуждаемый то ли смертью Кэролайн, то ли завываниями черного пса в имении его сердца, то ли скорбью, вытеснившей все разумные мысли, то ли тем, что хотя он всю жизнь размышлял о смерти, но так и не смирился с неизбежностью собственной, отец внезапно вынырнул из вызванного горем гипноза и объявил свой последний план. Как и предсказывал Эдди, этот его план оказался самым безумным. Всю жизнь, наблюдая, как отец принимал одно невероятное решение за другим и в каком-то смысле становился жертвой каждого, я больше всего удивлялся тому, что еще не потерял способности удивляться.