Стив Тольц - Части целого

Моя душа корыстна и честолюбива в желании познать себя. Дневник отца оставил меня неудовлетворенным, а история матери не стала яснее, чем до того, когда я о ней вообще ничего не знал. Я выяснил, что моя мать, судя по всему, страдала душевной болезнью и скрывала свое происхождение. Вот и все сведения, а помимо этого мое расследование только поставило новые вопросы. Что касается отца: меня не удивило, что я был отнюдь не желанным ребенком. Про мать я узнал одно: мое рождение было последним пунктом в списке того, что она решила сделать в этой жизни, и, выполнив его, могла умереть. Я родился для того, чтобы устранить препятствия на пути к ее смерти.

Становилось холодно. Меня немного знобило.

В том, как кивали мне корабли, ощущался ритм Вселенной.

Через несколько лет я вновь посетил кладбище. Могила моей матери исчезла, зато между Мартой Блэкман и малюткой Джошуа Вульфом появилось нечто новое. Ее звали Франс Перлман. Ей было сорок девять лет. Она оставила двух сыновей, дочь и мужа.

С тех пор как я обнаружил дневник отца, я прочел его еще несколько раз.

Самым тревожащим моментом в этой небольшой книжице было то, что я, по-видимому, являюсь преждевременной инкарнацией своего еще живущего отца, что я и есть мои отец. Как это понимать? Что где-то глубоко у него внутри таится страх, что моя независимость будет означать его смерть?

Я размышлял об этом, глядя на могилу Франс Перлман.

На ней повсюду были свежие цветы. Следовательно, не могло быть и речи ни об уродливой любви, ни о пустом гробе. Я подумал об отце: один из нас — хозяин паразита, другой паразит, но я не знал, кто есть кто. Мне казалось, нам обоим не выжить. Казалось, настанет день, и одному придется уйти. Казалось, нам придется биться за верховенство души. Казалось, я не остановлюсь перед убийством, чтобы выжить.

Мысли, от которых бросало в дрожь. Но ведь я находился не где-нибудь, а на кладбище.

В телерепортажах и газетных статьях, появившихся сразу после смерти отца, много говорилось о периоде с начала до середины девяностых годов — времени наихудшего проявления его так называемого безумия. Этот период ознаменовался не только появлением Анук Фурлонг (под этим именем она была известна в то время) — женщины, сыгравшей немаловажную роль в разрушении его сознания, — но стал наполненным событиями срезом времени: стрип-клубами, психическими лечебницами, пластической хирургией, арестами и попыткой отца спрятать наш дом.

Вот как все происходило.

В один прекрасный день отец без всякого предупреждения нанес ощутимый удар нашей нищете — поступил на работу. Он сделал это ради меня, а затем не уставал напоминать: «Был бы я один, довольствовался бы системой социального обеспечения, но для двоих этого недостаточно. Джаспер, ты превратил меня в рабочую силу. Никогда тебе этого не прощу!»

Работу ему снова нашел Эдди.

Через год после возвращения отца из Парижа Эдди появился у нас на пороге, чем поверг моего родителя в полное изумление, поскольку отец никогда не дружил так долго и не мог предположить, что расстояние между континентами для дружбы не помеха. Эдди покинул Париж вслед за нами, но перед тем, как отправиться в Сидней, вернулся в Таиланд.

Одиннадцать лет спустя он опять устроил отца на работу, но я понятия не имел, не является ли этот новый ангажемент таким же мутным и опасным, как прежний. Откровенно говоря, мне было все равно. За мои одиннадцать лет отец впервые не находился в квартире. Внезапно я освободился от его давящего присутствия и, пережевывая кукурузные хлопья, мог не слушать его постоянные рассуждения о том, почему человек есть самое страшное, что могло произойти с человечеством.

Отсутствовал отец подолгу, но не могу сказать, что я почувствовал себя одиноким (я и раньше ощущал это), но было в его исчезновениях что-то неправильное. Разумеется, нет ничего необычного в том, что отцы постоянно на работе, поскольку они приносят домой бекон, а бекон, хотим мы этого или нет, прячется в деловых кабинетах, на шахтах и стройках, но наш бекон был особенным случаем — я знать не знал, откуда он берется. И ежедневно думал об этом. Откуда, черт побери, наш бекон? Такие мысли приходили мне в голову, потому что мои сверстники жили в домах, а не в квартирах, и их холодильники изобиловали едой, а не свободным пространством. Отец работал сутками, даже по выходным, а денег не становилось больше по сравнению с тем временем, когда он был безработным. Ни на цент. Однажды я задал ему вопрос:

— Куда деваются все деньги?

— Деньги? — переспросил он.

— Которые ты зарабатываешь.

— Коплю, — ответил он.

— На что?

— Сюрприз, — сказал он.

— Ненавижу сюрпризы, — бросил я.

— Ты еще слишком молод, чтобы ненавидеть сюрпризы, — нахмурился он.

— Хорошо, — согласился я, — я люблю сюрпризы. Но еще я люблю понимать, что к чему.

— Можешь наслаждаться тем и другим.

— Так и будет, если ты откроешь, что это за сюрприз, а я моментально забуду.

— Выбор за тобой: либо будет сюрприз, либо я скажу тебе, на что коплю.

Я проглотил приманку и решил подождать.

А пока ждал, Эдди проговорился, что отец служит управляющим стрип-клуба «Котел удовольствий» на Кингс-Кросс. Забегаловка с раздеваниями? И мой отец? Как такое могло случиться? Отец — управляющий? Как Эдди удалось убедить своих сомнительных знакомых нанять отца на такую должность? Должность, которая предполагала ответственность? При чем здесь мой отец? Я захотел все увидеть собственными глазами.

Однажды вечером я миновал Кросс и углубился в боковые улочки, которые были не длиннее общественных туалетов, мимо пьяных английских туристов, мимо парочки наркоманов с остекленевшими глазами и наскучившего самому себе скинхеда. Когда я переступил порог бара, немолодая проститутка крикнула что-то насчет пососать, и от ее каркающего голоса возникла тошнотворная картина сморщенных губ. Вышибала схватил меня за ворот, но я сказал, что пришел к отцу, и он меня пропустил.

Мой первый визит в стрип-клуб, и я явился к родственнику.

Все оказалось не так, как я воображал. Стриптизерши, хоть и при свете ярких софитов, но без всякого огонька, трясли телами и подпрыгивали под однообразную музыку, а на них плотоядно смотрели мужчины в костюмах. От вида такого количества гладкой, пластичной плоти я испытал возбуждение, но не в той степени, как ожидал. Оказалось, что в реальной жизни танцующая у шеста почти обнаженная женщина не так уж сексуальна.

Я заметил отца, который за стойкой бара что-то кричал в телефон. Когда я подошел, он нахмурился:

— Что тебе здесь надо, Джаспер?

— Осматриваюсь.

— Ну, и что скажешь?